Девушки сирени

– Герта Оберхойзер, вы признаетесь виновной в преступлениях, за которые вы осуждались и осуждаетесь сейчас, и приговариваетесь Военным судом первой инстанции к двадцати годам тюремного заключения, с отбыванием срока в тюрьме, или тюрьмах, или в других местах заключения, которые выберут для вас компетентные органы.

Я очень постаралась никак не выдать свою реакцию на приговор.

Фрица приговорили к пожизненному заключению. Многих, как и Гебхардта, ждала виселица. Я выйду на свободу старухой. За одну минуту сорок секунд – ровно столько ушло на оглашение приговора – меня лишили профессиональной жизни.

Доктора Гебхардта повесили второго июня одна тысяча сорок восьмого года на разборной виселице в тюремном спортивном зале.

Позже я прочитала в газете, что в тот день петли не были нормально завязаны и несколько приговоренных почти десять минут висели живыми. Эти американцы не в состоянии даже смертный приговор привести в исполнение надлежащим образом. Хорошо, что фюрер покончил с собой и избавил себя от участия в этом фарсе.

Вскоре меня автобусом перевезли в тюрьму для военных преступников номер один в Ландсберге, Бавария. Там начался мой срок. Мысль о том, что я не смогу работать практикующим врачом все эти годы, отбирала последние силы. Тогда я и взялась за свою кампанию в письмах.

Первое письмо ушло к бургомистру Штокзее.

Глава 35 Кася 1947 год

Я кричала почти всю среду двадцать пятого марта сорок седьмого года. В люблинской народной больнице мы, медсестры, были рады слышать такие крики, потому что они означают здоровые роды. Тихие роды обычно печальные. Я поняла, что и у моего ребенка легкие тоже в полном порядке. Как санитарка, я не раз была свидетелем того, как ситуация в считаные секунды становится критической. Роды при тазовом предлежании. Синюшный ребенок. У нас были отличные доктора (включая мою сестру), но именно акушерки из родильного отделения развили вокруг меня бурную деятельность. В больнице не хватало обезболивающих и других лекарств, потому я была рада, что схватки и роды прошли без неожиданностей.

Петрик с малышкой на руках стоял возле моей кровати, а вокруг него толпились все медсестры с нашего этажа. Он накинул поверх рабочего комбинезона белый больничный халат и держал нашу девочку очень естественно, а не как обычно держат напряженные и неловкие новоиспеченные папаши. Какими бы милыми и добрыми ни были мои коллеги, больше всего на свете мне хотелось остаться наедине с нашей девочкой и внимательно ее рассмотреть.

– Петрик, верни мне ее, – попросила я осипшим от крика голосом.

Петрик передал мне дочь. Палата была на пятьдесят коек, и заведующая отделением приберегла для меня лучшее место – у дальней стены, подальше от окон и сквозняков и поближе к батарее. Так что мне было тепло, и очень быстро начало клонить в сон. Я вдыхала сладко-кислый младенческий запах и смотрела, как пульсирует родничок у моей малышки. Она была беленькая, как дочка миссис Микелски.

Интересно, сколько сейчас Ягоде? Восемь? Может, назовем дочку Ягодой? Нет, это слишком грустно. Можно назвать Иренкой.

Или Надей.

Петрик выступал за то, чтобы назвать дочь Халиной. По его словам, моей маме это бы понравилось.

Как он не понимает, что мне будет больно по несколько раз на дню произносить имя мамы?

Звонок ознаменовал начало времени посещений. Медсестры быстро разбежались. Первой в палату вошла Марта. В одной руке у нее была тарелка с пончиками с вареньем, а в другой – салфетки.

– Мы с дарами, – сказала она. – Пончики для мамы.

Папа шел в арьергарде, нес сумочку Марты.

– Нет, спасибо. – Я и без пончиков чувствовала себя толстой.

Когда уже придет Зузанна и защитит меня от Марты?

Сестра ассистировала при родах, но потом ее вызвали на перелом.

Марта переложила пончики на салфетку и пристроила ее рядом со мной.

– Сейчас не время худеть.

Я отказывалась от сладостей не только потому, что хотела избавиться от образовавшегося за месяцы беременности жира, но еще и потому, что у меня в левом клыке была кариозная полость – сувенир на память из Равенсбрюка, и лучше бы туда сахар никогда не попадал.

Папа поцеловал мне руку, а потом поцеловал в лоб меня и малышку.

– Кася, как ты?

Петрик забрал у меня дочку, и мне сразу стало холодно. Он передал малышку папе, а сумочка Марты так и висела на руке отца.

– Мы думаем назвать ее Халиной, – заявил Петрик.

– Вообще-то, мне нравится Иренка, – возразила я. – Иренка – значит мир.

– Конечно, Халина, – ответил папа. – Это так красиво.

Мне показалось или у него слезы на глазах?

– Петрик, Кася с тобой согласится, – пообещала Марта. – Вы дома будете крестить малышку? Даже не думайте идти в церковь.

Она была права. Польская рабочая партия теперь не только выступала против религиозных церемоний, включая венчание и крещение, но и открыто с ними боролась, а тем, кто был не согласен, устраивала «сладкую» жизнь. Марта с папой до сих пор не поженились, хотя многие священники втайне венчали желающих.

Марта забрала мою девочку у папы.

– Кася, тебе, наверное, первое время будет трудно из-за ноги, так что я тебе помогу с дочуркой.