Дежурный после полуночи

Нет ничего более неизбежного, чем невозможное. Так всегда говорила бабушка. Каждый месяц, возвращаясь с получки пенсии, покупала лотерейный билетик и раз за разом закрашивала одни и те же номера. Она повторяла этот ритуал больше двадцати лет и ни разу не выиграла ни рубля, но всё равно с огнём в глазах и непоколебимой верой в голосе опускала бланк в почтовый ящик, приговаривая что-то в духе: «Коленька, вот выиграем – подарю тебе новый велосипед, невест катать будешь, а все ребята обзавидуются!»

Что мама, что бабушка всегда были излишне обеспокоены моим будущим, пророча великие свершения и огромный успех, едва я научился читать. С самого детства пытались вдолбить мне, что я просто обязан быть первее всех, но, знаете, это совсем не работало. Мне всегда было достаточно быть просто приемлемым. Учиться на четвёрки, не пытаясь тратить всё свободное время, чтобы стать отличником. Боюсь даже прикинуть, сколько раз я прогуливал дополнительные занятия, а после отхватывал ремня…

Когда я немного подрос, меня погнали на спорт, дабы с молодых лет работать над атлетичной фигурой. Но вновь мне было достаточно просто иметь приемлемое тело: делать зарядку по утрам да несколько раз в год выбираться с дедом в походы, но не тягать железки, пытаясь обрести мускулистый рельеф. Да, мои нормативные показатели немного проседали, но их как раз хватало, чтобы ко мне не возникало ненужных вопросов и предложений.

Окончательно повзрослев, я понял, что меня совсем не тянет к роскоши и для меня абсолютно приемлемо получать обычную зарплату, с которой можно сдержанно жить и откладывать что-то на периодические крупные покупки. Зачем нужен огромный дворец, если ты всё равно будешь проводить время от силы в двух-трёх комнатах? Или, например, какой смысл в дорогущей сверхбыстрой машине, если провести полчаса в электричке за чтением книги куда приятней и полезней для нервов, нежели неизвестно сколько торчать в пробке, а после лихорадочно искать парковочное место.

И такая жизнь была мне по душе. Даже больше: я искренне наслаждался ею. Я ценил, что имел, и наивно верил, что большинство людей мыслят схожим образом, а периодические амбициозно-алчные крикуны – лишь исключения, подтверждающие правило. Но потом случилось то, что случилось, и я наконец понял, что всё это время был слеп и совершенно не осознавал, кто такие люди. Я увидел то, что просто не мог застать в той прошлой жизни. Безграничную необоснованную жадность, затмевающую любые человеческие ценности. Исступлённый гнев, разрушающий достижения разума как такового. Эгоизм, возведённый до такого абсолюта, что из инстинкта превращается в захлёстывающее всех вокруг проклятье. И я невольно задаюсь вопросом: неужели те, кого я столько лет спасал, были такими же? Боюсь, мы с вами знаем ответ.

Всё, во что я верю, рушится на глазах, и я не имею понятия, как это остановить или хотя бы замедлить. К тому же не уверен, что успею: эффект от лекарств всё слабее, да и осталось их всего на несколько сеансов. И хотя мои шансы уже изначально были ничтожны, я всё равно позволил себе поверить в хороший исход. Не следовало. Я всегда отгонял эту мысль, но признаюсь, мой читатель, в критический момент ради выживания я бы сделал что угодно. И вот этот момент настал, а сделать ничего нельзя. Мой лежащий рядом товарищ по болезни всё храбрится и делает вид, что ему лучше, но я раз за разом замечаю тяжёлую одышку и взмокший лоб. Думаю, нам обоим осталось не больше месяца. И, как назло, именно сейчас во мне впервые зарождается желание хоть чего-то добиться, оставить хоть какой-то след. Я прекрасно понимаю, что это всего лишь истерика мозга, осознающего, что его вскоре ожидает, тем не менее… Я ведь столько всего ещё мог успеть.

8 июля, Н. Небоходов