Дежурство

— Реланиум ваш ему как дробина бегемоту, лежит, не спит, но и не беспокоится, — сестра явно хотела чтобы мы все ушли с её глаз.

— Бес покоится, — вставил толстый. В этот момент его очки упали с толстого лица толстой головы, с толстых ушей и остались лежать на груди, зацепившись за костюм, что казался теперь атласно-белым халатом. Полуобездвиженными руками он стал пытаться подхватить очки, отчего те начали падать дальше. Я снял их с живота пациента и помог вернуть на законное место.

— Благодарю, а можно мне ещё штаны какие-нибудь, попа прилипает сидеть, у вас тут всё покрыто клеёнкой.

— Ага, кровь хорошо стирается с неё, — пошутила сестра.

— Помоги ты ему, пожалуйста, я пойду в 905-ю загляну и потом вниз в реанимацию, там за вами травма с повреждением магистральной артерии. Фамилию забыл, история там, во взрослой реанимации рядом с вашим повешенным лежит.

— Владимирыч, штаны будут только утром, сестра-хозяйка даст. Хотите, — она обратилась к больному, — я вам дам старый халат. Сверху или под себя подстелите.

В 905-ой свет не горел, потому я негромко поздоровался в темноте, извинился и нажал выключатель. Трое, кроме галлюцинирующего, недовольно заворочались. Слева у окна мужчина натянул на лицо одеяло. В палате пахло мочой. Пациент, к которому я вернулся лежал с открытыми глазами в том же положении, как я оставил его вечером. Он немного разбинтовал ногу на шине, но вставать как будто не собирался. Мочой пахло от него.

— Как дела? Жалобы есть?

— Нет, жалоб нет, — печально с выдохом сказал он, будто я спросил про деньги.

Всё хорошо? До утра не будем беспокоить сестру? — я пощупал его сломанную ногу, теперь и пульсацию подколенной артерии.

— Мы проиграли. Свет проиграл.

— ?

— Солнце больше не взойдёт, силы тьмы победили, — вздохнул пациент и сложил руки на груди.

— Понятно, — кивнул я, с ногой всё было неплохо, кроме того, что стопа неестественно развёрнута кнутри. Снимок его что ли найти, показать на пятиминутке.

— Как мы будем жить во тьме, доктор? Солнце больше не взойдёт! — чуть громче сказал больной.

— О-о-о, — раздался полустон от того, кто укрылся с головой — уберите его куда-нибудь!

— Тише, пожалуйста, сейчас обезболивание сделаем, главное, не вставайте, — я вышел из палаты.

Написал дневник в историю за вечер и за ночь сразу, назначил анальгин-димедрол и напомнил, чтобы реланиум не экономили, утром спишу.

— Тут галоперидол или амитриптиллин нужен, — вслед мне сказала сестра, — Владимирыч, дело говорю. Но у нас в сейфе нет.

— Я спрошу в реанимации, — соврал я, возиться с этими препаратами очень не хотелось. — Смотрите чтобы в палате оставался. Не пошёл искать выход.

Я снова стоял в предлифтовой и смотрел на горящую кнопку пассажирского. Он по-эстонски поднимался наверх и вдруг, где-то в середине, был перехвачен таким же ночным странником как я. ЛОР? Глаза? После паузы лифт снова пополз ко мне на последний. Внутри освещенной коробочки подъёмника, вмещающего от силы четверых обычных врачей, максимум шестерых опаздывающих на пятиминутку, стояла полная врач-офтальмолог, которую я видел вечером в приёмном подвале. Она была вся какая-то несобранная, может быть только что разбудили. Без шапочки. Она то одевала, то снимала очки. Причитала в полголоса, что «она им говорила» и что «она ничего не понимает». Не поздоровалась, не подняла на меня глаза. Была нажата кнопка реанимации, она же экстренная операционная. Я встал рядом, мне туда же. Ехали как черепахи, дернувшись и остановившись на тревожную секунду на уровне ЛОР. Доехали в конце концов и разошлись от лифта в разные стороны. Она направо в экстренную. Я налево к палате с длинноволосым. Зачем-то я снова настойчиво пытался сравнивать пульсации подколенных и заднеберцовых на его бледных ногах. Но чувствовал я только собственный пульс в пальцах, никак не пациента. Я накрыл его стопы одеялом и пошёл спросить анестезиолога в состоянии ли он после острого живота взять вывихи. Врач сидел перед телевизором в ординаторской, что соседствовала с экстренной.

— Это снова я, — зашёл в открытую дверь, — там не заканчивают?