Диалоги. Извините, если кого обидел.

Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и вечером, и восходу они рады, и заходу тоже рады — так это уж просто мерзавцы, о них и говорить-то противно. Ну уж, а если кому одинаково скверно — и утром, и вечером, — тут уж я не знаю, что и сказать, это уж конченый подонок и мудозвон. Потому что магазины у нас работают до девяти, а Елисеевский — тот даже до одиннадцати, и если ты не подонок, ты всегда сумеешь к вечеру подняться до чего-нибудь, до какой-нибудь пустяшной бездны…» Или — просто, коротко: «И немедленно выпил…» Разве это — не исчерпывающий ответ?

— Мы с вами прекрасно знаем, что живём в ином мире, где бухло круглосуточно, а счастья всё равно нет.

Диалог DCCCXLVII

— Ныне и мужчины вяжут. Да и присно — с чулком в руке, седой калмык.

— «А вы дайте ему нож, да выпустите на большую дорогу! Он вам там вышьет кошелёк!»

— Так это ж на третий день без перерыва, но кто считает? Любой столичный хлыщ от такого-то если сам ноги не протянет, то будет прятаться на смиренном кладбище среди крестов. Иначе побьют.

— Слышали уж, как в вашей губернии бьют — наручники, обшитые бархатом, красный шарик во рту на тесёмках (со вкусом клубники), и после первого удара хлыста такое, прости Господи, начинается, что заволжские купцы прыгают в Волгу для успокоения.

— И это всё уже в полдесятого утра, не забываем.

— Мы с вами — два сапога пара. Я ведь ужасно духовный. Оттого дамы и говорили мне после этого: «Что это было? Лёгкое дуновение ветерка в жаркий день? Ласка морского бриза? Что? Что?»

— А меня просто за импотенцию били. Вот она — разница в классе игры!

— А что ж такого? Можно подумать, что вы ни разу не показывали — для того даже присутствия младенцев не надобно. Да и молока не нужно вовсе.

— Мял ли я сиси? Пару раз. Но по сравнению с вами, наверняка, как-то беспомощней, по-дилетантски что ли…

— А зачем от этого избавляться от этого знания? Я ведь часто читаю лекции роженицам, и они без ума от моего крахмального халата и шапочки.

— Я не сомневаюсь даже в вашей способности показывать младенцам, как надо умело питаться от маминых щедрот…

— Ох… Да и вы ведь умеете… Или и этому вас учить? Ну, так накинете пятёрочку, выучу. Никто от бердичевских-то и не отличит.

— Трудно избавиться от видения вас в родильном отделении, в котором вы показываете роженицам под музыку основные приёмы самостоятельных, недорогих родов.

— Примечание г. полковника: «Всем известно, что для этой цели используют талесы».

— Сейчас вы нас тут научите талесами вытираться!

— Только не утирайтесь при этом епитрахилью.

— Привычка. Как у вас с Шкловским. Мемуары создают питательный субстрат, так сказать…

— Это уж у кого как выйдет. Знавал я и такие мемуары, что мой друг доктор Вернер прописывал как рвотное. Вернер этот был русский, но это ничего, знавал я и одного Иванова, так он был немец.

— Молюся за вас.

— Так и вижу вас — тянущего к образам тонкие измождённые руки своя.

— Нет-нет. Наоборот — под суровыми сводами пещерного храма близ донской излучины, перед единственной скромной иконой. Однако ж вера моя крепка.

— С благоговейною радостию зрю сей дивный духовный подвиг! Вы являете нам добросердечный пример подвижнического окормления.

— Но не вполне бескорыстного: мы же помним про перекрёстные мемуары?

— Ну, зная вашу доброту…

— …а я — вашу кротость. Оба мы заслуживаем остаться в памяти потомков прекрасными добрыми людьми, приносившими в мир счастье и радость.

— Но вы уж, пожалуйста, присочините что-нибудь про меня забавное, что-то в духе эдакого донжуанства. А то с моей застенчивостью и вспомнить-то нечего.

— Ну, в донжуанство-то ваше никто не поверит. А вот пара разорённых крепостей, опыты в дачном домике с электричеством, сожжённый управляемой шаровой молнией податной инспектор — почему бы и нет?

— Придётся усиливать накал.

Диалог DCCCXLVIII

— Мудро, да. А я вот побывал на празднике совершеннолетия своей крестницы — до сих пор отойти не могу.

— Вас в храм-то пускают ещё?

— Так я ж староста! Кто ж передо мной дверь закроет?!

— На клиросе не поёте ли сладчайшим голосом?!

— Сладости в голосе своем не наблюдаю, оттого пою лишь царя Ирода на Рождество, когда окрестные люди устраивают вертеп и прочие русские зимние радости.

— Завидую. Тут тебе и кружка с пожертвованиями, тут тебе и шоу-карьера, тут тебе и поросёнок с хреном. И всё без греха!

— Какие там грехи, пожил… Да и камнями швыряюсь — дай Бог. Так, бывалочи, с улицы и прокричат: «Сергеич, айда камнями швырять! На тебя вся надежа»! Ну, я и при деле.

— По витринам бьёте, по содомитам?!