Диалоги. Извините, если кого обидел.

— Смотря что в витрине-то! А то в начале девяностых я часто бывал в Москве на Новом Арбате. Там повсюду стояли ларьки какого-то бандитского кооператива «Купина». В этих ларьках сидели писатели и философы. Сидел там, кстати, и писатель Смуров. Я приезжал к ним ночью на велосипеде, и мы вели долгие душещипательные разговоры — о философии, понятное дело, и о литературе. Приходили на огонёк и другие люди. Однажды в какой-то из ларьков пришла жена одного из хозяев, милая девушка, и решила сама ответить на вопрос покупательницы. Та хотела купить фаллоимитатор, но как раз вышел приказ, что торговать ими в ларьках ещё можно, а ставить на витрины ни в коем случае нельзя.

«А у вас… Эти… резиновые члены… Есть?» — стесняясь, спросила покупательница.

«Да есть! Только они не стоят!» — бодро ответила жена хозяина.

— Как обширен ваш запас нравоучительных притч!

— Ну так — пОжил.

— И что, многие писатели меж хуёв сидели, торгуясь? Не было ли среди них знаменитости какой?

— Да уж были, чего там. Многих видел. Да и артистов государственных театров там видал-с.

— По какую же сторону прилавка?!

— Да там и под прилавком такое творилось — святых выноси!

— Тайна ваших велосипедных приездов начинает рассеиваться…

— Да, я всюду со своим народом — куда не подкачу дутые колёса, там и проповедую трезвость и воздержание.

— На конвентах сбираете богатую жатву…

— Да разве ж у фантастов-то души есть? Так поглядеть, у них и сердца нет. Одна жестяная банка, да и та — из-под пива.

— Ох, грехи их, поди, тяжкия! Про кудесников-то измышлять, про звездолёты да про подземные ходы!

— Да что им сочинять-то — они вовсе ж не сочиняют, а только переписывают. А грехи их в лени, обжорстве и беспробудном пьянстве. По причине последнего на прочие грехи они не способны.

— Так и вижу вас, как вы со свечой обходите номера, удостоверяясь в полной неспособности писателей грешить. Иной раз, совет какой подадите, тяжко вздохнув. Но всё, понятное дело, по-доброму так, сердечно.

— Истинно так! Но на некоторых я ещё добродушно прыскаю святой водой, чтобы поглядеть, как они смешно корчатся.

— В бане прыскаете?

— Ну, укажет Господь — так и в бане. Чего уж там.

— Раскладное распятие, алтарь на колёсиках. Да вы везде, считай, и дома, и при деле.

— Таково моё послушание, да.

Диалог DCCCIL

— Ласковый телёнок двух маток сосёт.

— Образ сосущего телёнка, несомненно, хорош. Естественно, напрашивается вопрос, что сосёт неласковый телёнок? Не говоря уже о той загадке, в которой спрашивается о судьбе второго ласкового телёнка, лишённого первым матки.

— Вся российская жизнь подсказывает нам ответ на вопрос о том, что сосёт неласковый телёнок. Буквально — выйди за околицу… Да можно и не выходить, собственно. А о судьбе лишённых матки мы и вовсе распространяться не будем, да.

Диалог DCCCL

— В наши времена лучше лежать в коробке с ватой.

— Это не спасение. Гоголь вот тоже лежал, а потом стал ворочаться. Совсем голову потерял.

Диалог DCCCLI

— Сегодня я понял, что простудился, и оттого не пошёл на службу. Вот интересно, как не ходили на службу в николаевской России. Что у них там было? Вот в гоголевской истории с записками сумасшедшего ясно, что никаких больничных у них там не было, чиновникам верили на слово. Быт — самое интересное, что есть во всех эпохах.

— Акакия Акакиевича совсем не сразу хватились. Потом послали кого-то домой, узнать, как он там.

Диалог DCCCLII

— Это всё потому что Березин — везде. Схватит кто за ухо тебя — «Это я, Березин!» Представится тебе, что уже живешь с Березиным, что все в домике вашем так чудно, так странно: в комнате стоит вместо одинокой — двойная кровать. На стуле сидит Березин. Не поймешь, как заговорить с ним, и замечаешь, что у него гусиное лицо. Повернешься в сторону и увидишь другого Березина, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону — стоит третий Березин. Назад — ещё один. Возьмёт вас тоска — броситесь в сад, снимите шляпу — но и там Березин! Полезете в карман за платком — и в кармане Березин; вынете из уха беруши — и там сидит Березин… А потом почувствуете, что вас кто-то тащит веревкою на колокольню Алексанраневской Лавры. «Кто это тащит меня?» — спросите, так и скажут. «Это я, Березин, тащу тебя, потому что ты колокол». — «Нет, я не колокол, — закричите. — Поздно, скажут!» — кричал он. «Да, блин, колокол! По ком ты звонишь, колокол, по хум толз, мать твою так!? А вы свеситесь с колокольни-то и плюнув скажете — по тебе, ибо нет Березина, что был бы как остров. Потому что не Бах имя ему, а океан. А я, бедная девушка, если приду в бутик какой, так мне и говорят, что Березин вовсе не человек, а какая-то материя; и скажут. «Какой прикажете материи? — говорит продавец. — Вы возьмите Березина, это самая модная материя! очень добротная! из нее все теперь шьют себе юбочки. Почти как из плюша». И продавец померяет и отрежет мне Березина по живому. Потому что Березин — это протоматерия. Впрочем, на мой ответ о самочувствии — «Плохо» — муж заметил флегматично — «Это лучше, чем ничего». И, как всегда, был прав.