Диалоги. Извините, если кого обидел.

Всея науки император,
и самый Первый после — Пётр,
Он — Лобачевского соавтор,
и, как пред-Пушкин, свеж и бодр.

— Державин, как живой.

— Не торопитесь. Там есть ещё подсказка:

Наш многорукий русский Шива,
Пустыми не держал он рук…

— Хм. Это в каком же смысле, дрочил?! Или всё под себя грёб? И про кого это?

— Про Того, у которого Руки не Пусты. Известная фигура, да. Многорук, клыкаст.

— Сдаюсь. Я даже не догадываюсь, о ком это. Зато стих Евтушенки прямо державинский.

— Гаврилуроманыча не трожьте — он в гроб сходя. А Евтушенко это про Ломоносова написал.

— Гаврилроманыч замысловато подпустить любил, за что над ним в его время весьма часто посмеивались. Хотя, нет, не в его, он тогда уже был в гроб сходя. Про Ломоносова мысль была, но соавторство с Лобачевским меня смутило, я только про Лавуазье помню, и то очень смутно.

— Посмеивались-то посмеивались, но «Фелицу»-то написал, а потом в министрах походил. Кстати, вы себе представляете Евтушенко в качестве министра юстиции?

— Ну, что вы! Я их не пыталась сравнивать. Просто четверостишие напомнило своим замысловатым ритмом. Хотя, я сейчас перечитала, мой дядя самых честных правил получился.

— Я, кстати, совершенно не могу понять, каким размером пишет Евтушенко.

— Не знаю, наверное, разными. Как Пушкин — поэму «Ермак» или «Кучум».

Диалог CMXVII

— Если пирог не конченный, значит, у него есть шанс.

— Он не постный, поэтому он не для меня.

— Надеюсь, до завтра не умрёт

— Понимаю. С чего пирогам ночью умирать. Пироги — что мыши. Ночью живут.

— Машут хвостами, боятся острых зубов.

— Пироги мышей-то душат. Ду-у-ушат. Коржами душат, начинкой топят.

— А наутро тока мышиные трупы кругом.

— Какой ужас. Откуда трупы-то? Пироги же всех мышей съедают до рассвета.

— Некоторые пироги настолько охуевают от пережора, что идут продаваться на площадь Трёх Вокзалов.

— Хрен они куда отсюда выйдут, я ключи припрятываю. Разве что по водосточной трубе сползают…

— Могут и в форточку прыгнуть… Да.

— Позорники.

— Волки просто.

— Волки-мышкоеды, страшное дело. Боюсь на кухню заходить.

Диалог CMXVIII

— А вот много ли среди джихадистов, скажем, татар? Можно ли мирно сосуществовать с исламом?

— Ср. Черноглазая татарка подковала мне коня…

— Ср. тот же отрывок (до слов «шлемоблещущий Гектор») у Тахо-Годи, XXXIV, т. 12, с. 634, 18:9, прим. 8.

— Ямпольский, как семиотик, справедливо поправляет Тахо-Годи, приводя в пример «Как мне бабушка-татарка <…> вдруг кольцо» [Япольский, 1999, с. 34 и Симпсон, op. cit., с. 98].

— Туше!

— Лучше о другом! Ко мне снова заглянул Крупный Критик, практически Медвед Фанткритики, когда я написал в очередной раз о том, что современные фантасты — прах, тлен и Укбар. Напомнило: «“Что такое тайное общество? Мы ходили в Париже к девчонкам, здесь пойдем на Медведя”, — так говорил декабрист Лунин. Он не был легкомыслен, он дразнил потом Николая из Сибири письмами и проектами, написанными издевательски ясным почерком; тростью он дразнил медведя — он был легок». [Тынянов, там же, с. 4.].

— Смотри, додразнишса. Медвед — он такой: раз подразнил, два подразнил, глядишь, тебе на конах уже руки не подают, отчего моральные убытки и бессильные слезы по ночам в подушку. Задумайсо, отроче, надо ли тебе такое.

— Ах, брат мой, какое там — ещё раз-два, и для того, чтобы бесплатно съездить самим, оргкомитеты фантастических Конвентов заявят цену в тыщу евро, и там будут три посетителя, окромя устроителей: один сумасшедший иностранец, один почётный гость и журналистка из журнала «Сиськи и Попы», случайно заехавшая на казённый счёт. О ком плакать? Мы лучше будем по вечерам собираться в баре и томно потягивать уиски. Без шуму, без толп непонятных людей с кастрюлями на головах и деревянными мечами у поясов.

Диалог CMXIX

— Да что современные фантасты. Томаса Мора почитай. Кампанеллу. Как они с семьей-то обошлись?

— А! Я просто стал забывать, что они-то главные из фантастов, а первый среди них Гильгамеш. Что, правда, не снимает моего удивления, что сейчас нет фантастического романа, базирующегося на вопросах семьи (исключая, правда, непрочитанного фендомом «Нет»).

— Значит, есть все-таки? Сам себе, выходит, противоречишь. Так как насчет Кампанеллы? Может, между ним и Ефремовым все-таки есть какие-то переклички, или Ефремов виноват уж в том, что фантастом назывался?

— А что Кампанелла? Кампанелла писал о государстве — семья для него была побочным продуктом, а искать «раскрытие» психологического мир внутри его текста и вовсе может только безумец. Я говорю — современные фантасты мышей не ловят, тема им не по зубам. Что ж с того, что те, кому по зубам пишут тексты, недоступные восприятию фэндома? Да и Кампанелла с прочими утопистам недоступен. «Битва космических пауков» — доступна. Или роман «Лейтенант Ряполова уничтожает семью яйцекладущих монстров».