Диалоги. Извините, если кого обидел.

— Хоть бы и «жанровая». Хочешь ты того или нет, ты интегрирован в эту систему литературы с пониженным качеством. Грелки эти твои, сборники, какая-то дурацкая борьба за качество одних против других. Мне, находясь извне, особенно хорошо видно, что ваши битвы остроконечников и тупоконечников бессмысленны.

Если это игра в литературу — то где у этих авторов настоящая литература? Если не игра — то в топку этих твоих писателей-дилетантов. Заметь, они все где-то работают, и если что, ты начинаешь мне говорить «зато он учёный», «зато он политтехнолог». А зато — это не литература. Помнишь, ты меня знакомил с Быковым и он мне не понравился? Быков — литература. Он может сколько угодно не нравиться, но он литература. И твой Бояшов — литература. А это — обидчивая самодеятельность. Ты, щеголяя морскими терминами, говоришь, что скорость каравана определяется наименее быстроходным судном, но ты в этом караване, скорость которого определяется Плехановым (может, он тебе лично нравится, не знаю). Радостно?

— Стоп-стоп. Тут смешались в кучу люди, кони. Вопрос о том, хорошо или плохо я пишу — это один.

И если я буду оглядываться на тех, кто (на мой взгляд) пишет хуже и себя так успокаивать — да, это проблема. Но на дружеские отношения это никак не влияет. При этом я вообще думаю, что все пишут плохо.

Второй вопрос — это внутренняя жизнь фантастов, которая у меня не вызывает иллюзий. Третий вопрос — отличие «литературы» от «не литературы». (Тут мы в такие дебри забредём, что битцевский маньяк покажется нам избавителем).

— Не о том. Мне кажется, что ты себя успокаиваешь, а успокаиваться не надо. Надо быть последним в Риме, а не первым на деревне. Ты нашёл себе этих фантастов и закуклился.

— Я себя вовсе не успокаиваю. Я тревожен, как никогда. Я, если честно, во всём не уверен. На днях мы собрались — Шаров, Юзефович, Жолковский и столь любимый тобой Быков и говорили, страшно сказать, о литературе. А я — об эпистемологической неуверенности, потому что мне всё труднее сказать хорошая книга или плохая. (Мы с Юзефовичем были принуждены читать книги — я на конкурсе «Большая книга», а он — на «Букере»). И мы понимаем, при современном уровне гладкописи очень сложно вынести какое-либо решение. Есть единицы, которые отвратительны или хороши так, что оно, решение, очевидно — но масса прочего текста совершенно однородна. В фантастике примерно тоже самое — с поправкой на замкнутую аудиторию: там ведь не только замкнутый круг писателей, но и замкнутый круг читателей. Хороший, обширный, но замкнутый круг — вынеси какого-нибудь Звягинцева с его альтернативной историей, положи Юзефовичу на стол — и ужаснётся Юзефович. Нет, я не спокоен, я очень не спокоен — потому что с оценкой себя самого точно такая же ситуация.

Я, конечно, считаю, что лучше всех (Нет, бывают циники, что лют помои и говорят «А, что? Пипл хавает» — но этот случай мы не рассматриваем). Но я ещё знаю, как устроена система частных и общественных оценок. Она вся на неуверенности и смутных движениях души.

Поэтому я постоянно перемещаюсь между группами производителей и оценщиков. Не дают закуклиться. А закуклиться я бы хотел, забиться в избу, шубой накрыться… Печка у меня не построена, вот что.

— Ты переводишь стрелки на то, что якобы нельзя определить хорошая или плохая книга. Может это и так (я думаю, что не так — просто теперь корпус критериев не монолитен). А я говорю о другом — что ты тратишь время, как ученый у пивного ларька. Спору нет, общаться с теми, кто тебя ценит, приятно — но если взаимоуважение и взаимоприседания единственное, что объединяет, то это путь к деградации. Нужно тянуться вверх, а верха у этих фантастов нет. Ну, что это за споры о русеньком язычке, когда Плеханов у вас фронтмен? Ну, что за споры о сборниках — вышел третий интеллектуальный лет за десять (ну, неважно за много, за несколько лет. Всё равно теперь составитель будет ещё три года рефлексировать по поводу этого события. Будут выискивать отклики «Яндексом», вроде как светские львицы целый год выискивают в светской хронике своё имя. Про бал уже все забыли, а они выискивают, выискивают) — и со стороны отличающийся от прочих на полтора сантиметра. Эти споры о том, что он лучше типового говна издательства, скажем, АСТ — манера наводить складку на засранные брюки. Я ещё понимаю — спорили бы о сборниках Фрая. Они хоть свободны от родовых пятен фонтастики. Да, да, я знаю, что Фрай безумная, что сборники неровные, что там тоже самодеятельности много.

Но только где Горалик и Любомирская, и где твои подельники? Вот, если честно, кого из своих друзей ты можешь назвать конвертируемым, выездным за приделы вашего гетто? Кто в Гамбург поедет? Это простой вопрос — тут не надо воду лить, надо назвать фамилии.

— Это подстава. Но я храбрый портняжка. Вот Дяченки с «Витой Ностра» вполне выездные. Или имеется в виду вообще ассоциирующиеся с фантастикой, балансирующие на грани типа Быкова, Галиной, Латыниной?

— Эти-то тут причём? Я спросила о товарищах по партии, об односборниковцах. Еще Гоголя в этом списке мне не хватало.