Дьявол в мелочах

А потом она отстраняется и в этот момент мне кажется, словно я сам лишился брони. Словно стою на этой крыше обнаженным, брошенный на растерзание злым ветрам. Соня смотрит на меня пытливо, будто хочет что-то спросить, но не решается. В конце концов она отворачивается и я чувствую вдруг себя странно одиноким без ее губ. И обращенного ко мне взгляда.

— Зря ты думаешь, что крыша — это не романтично, — Рождественская, склонив голову, смотрит вниз. Туда, где под нами куда-то движутся люди и машины и неспешно несет свои воды, отливающие сталью, река. — Я почти забыла, какой красивый на самом деле этот город, — добавляет Соня задумчиво. — Знаешь, уже давно все вокруг стало мне казаться какой-то безликой и бесцветной массой. Это как при боли в горле — глотаешь пищу, а вкуса ее совсем не чувствуешь. Вот и у меня словно была затяжная ангина. До тебя. — Она вскидывает голову и бросает на меня быстрый взгляд. Передергивает плечами, будто желает стряхнуть с себя что-то лишнее и ненужное. А потом снова оказывается рядом и, прикусив губу, смотрит как-то виновато.

— Я, наверное, опять глупость ляпнула, — вздыхает Соня. — Как обычно. — Ее руки ложатся мне на плечи, и порыв ветра взметает вверх светлую юбку, отчего кажется, что Соня сейчас вспорхнет и исчезнет, закружившись в воздушном вальсе. И я инстинктивно обнимаю ее, чтобы удержать на месте. Рядом с собой. — Столько всего хотелось тебе сказать, — добавляет она тихо, — а теперь понимаю, что больше ничего и не нужно. Никаких слов. Только чтобы обнимал меня вот так, как сейчас. — И она прижимается ко мне плотнее, и я снова слышу ее смех и приглушенное:

— Блин, все-таки я слишком много болтаю.

— Даже если слишком много, мне это нравится. И не глупость это. Я не особо разговорчив, как ты, наверное, заметила, но мне нравится, что ты озвучиваешь то, что чувствую и я.

— Если честно, то мне было немного страшно. Все так неожиданно получилось… — Соня ненадолго замолкает, будто мучительно подбирает слова. — Это глупо, наверное, но я боюсь, что все может также резко исчезнуть.

— Почему это должно исчезнуть? — Стараюсь, чтобы голос звучал ровно, но мешает вдруг вставший в горле ком. — Нет, я понимаю, что причин может быть сколько угодно много. Но чего именно боишься ты?

— Что надоем тебе, например, — она снова, будто бы нервно передергивает плечами. — Я ведь даже не знаю, почему ты вообще позвал меня на дискотеку.

Это все слишком сложно. Потому что не привык к подобным беседам. Нет, я общался с девушками и раньше, но все было совсем не так. Мое отношение к этому было совсем иным.

— А вот теперь точно ляпнула глупость. Это самая невероятная из возможных причин. Врать не буду — они есть. Только совсем не в тебе.

Отвернувшись от Сони, хочу дать понять, что этот разговор продолжать не желаю. Ведь она должна осознать уже, что если мы и расстанемся, то тому виной буду я. Меня слишком разрывает на части — даже когда она рядом, и я слишком не тот, кто ей нужен. Но пока можно солгать и ей, и себе, что все получится.

— А на дискотеку позвал потому что захотел. Не позвать. Тебя захотел.

— Извини, — в голосе Сони читается растерянность и тревога. — Хотела убедиться, что для тебя это не развлечение на пару дней. А теперь мне еще страшнее. — Она замолкает, а потом просто подходит вплотную, обнимает сзади и кладет голову мне на плечо. — Не будем об этом больше. Мне хорошо с тобой здесь и сейчас. Лучше поцелуй меня еще, — просит Соня и ее дыхание пробегает по коже, будто легкая, но чувственная ласка.

Ей не нужно просить меня дважды. Ей вообще не нужно меня просить о том, что готов делать сам хоть сутки напролет. Слова о том, что теперь ей еще страшнее, впиваются под кожу острыми иглами, но сейчас я не хочу думать ни о чем. Только о Соне рядом, только о ее дыхании на моих губах.

В такие минуты мне хочется верить, что мы просто два влюбленных подростка, у которых все еще впереди.

Каникулы приближались к концу, а я отчаянно хватался за каждую ускользающую секунду времени, чтобы только растянуть эту сладкую агонию. Как подыхающий растягивает последний глоток воздуха, зная, что через несколько мгновений окажется на той стороне. Потому что возвращение к обычной жизни казалось мне концом всего. И тогда я даже не понимал, насколько чудовищно прав окажусь.

— Ну, говори уже, что не так? — в который раз спрашиваю у Сони, которая только улыбается, будто у нее есть от меня тайна и делиться ею со мной она не намерена.

Мы проводим время на одном из наших излюбленных мест — огромных старых качелях, ржавых и неподъемных. Они занимают собой едва ли не десятую часть парка, но это иллюзия. Просто скрыты от посторонних глаз взъерошенным и неухоженным кустарником и кажется, будто в эту часть не забредает никто.

Я сажусь на подгнившие доски деревянного сидения, Соня, мне на колени — и так можно сидеть вечность. Рождественская обычно болтает без умолку за двоих, я же просто сижу, улыбаясь и мне ничего больше не хочется.