Дьявол в мелочах

Раньше не позволял никому трогать подарки матери, но ей можно все. Рождественская не задает никаких вопросов, понимая, что есть темы, которые табу даже для нее. Просто молчит, держа в руках фигурку какого-то отвратительного на вид монстра, после чего ставит его обратно и подходит ко мне. Зря она это делает. От близости Сони сносит крышу мгновенно. Я даже не даю ей сесть рядом, просто притягиваю к себе за руку, и когда она почти что падает мне на колени, кладу ладонь на затылок и тянусь за поцелуем. Нет никаких барьеров, да и не было никогда, наверное. Впрочем, пока я не сошел с ума окончательно, она еще может сказать мне "нет".

Это уже не просто поцелуи. Между нами — только одежда, которую хочется снять ко всем чертям, но торопиться — это самое последнее, что я должен делать. Только не с Соней. Жадно обвожу языком ее язык, прикусываю губы, и Рождественская отдается мне целиком. Позволяет потираться бедрами между ее ног, так, что обтянутый тканью джинсов член, стоящий колом, начинает причинять мне физическую боль. Рукой забираюсь под ее джемпер, едва не рыча сквозь крепко стиснутые зубы от ощущения горячей бархатистой кожи под пальцами. Моя тьма уже не кажется мне такой пугающей — вряд ли смогу запачкать эту чистоту. Наоборот, от нее и сам становлюсь чище.

Не знаю, сколько времени мы так проводим — но мне больше ничего не нужно. Как и Соне — могу судить об этом по тому, с какой жадностью она прижимает меня к себе. А когда ее ладони оказываются под моей худи, хватаю воздух ртом. И вдруг слышу, будто толщу воды, как в прихожей открывается дверь.

— Б*я.

Мне хочется взвыть, потому что я на грани, через которую едва не переступил. И потому что никто не должен знать, что Соня была здесь, особенно отчим. Вскочив с постели, коротко выдыхаю, не представляя, что делать теперь:

— Это дядя Витя… черт.

И понимаю, что ничего уже исправить нельзя — он наверняка уже увидел обувь Сони в прихожей, и ее куртку там же. Вот только сейчас мне совсем не хочется знакомить его с Рождественской.

— Что-то не так? — спрашивает она, не скрывая удивления.

— Да. Я не хотел, чтобы он тебя видел. Долго объяснять.

Опять демоны берут боевую стойку. Защищать ото всех. И спрятать ото всех, потому что Соня только моя.

— Дим, у нас гости? — кричит в сторону моей спальни дядя Витя, и мгновением позже я все же отзываюсь:

— Да. Мы сейчас придем.

Даже не могу понять, что именно испытываю — настолько много всего внутри. Первые пару минут просто наблюдаю, как Соня подходит к дяде Вите, как протягивает ему руку, представляется, оборачивается ко мне. И улыбается. А он улыбается ей в ответ.

Сжимаю челюсти до зубовного скрежета, и отчим смотрит на меня. Предупреждающе — знаю этот взгляд до черточки. Знаю, что не имею права не сдержаться.

— Значит, будем знакомиться. Сейчас что-нибудь на стол сообразим. Поможешь мне? — обращается дядя Витя к Соне, как будто меня здесь нет.

— Конечно. И Дима поможет.

Она подходит ко мне, берет за руку, и я с силой вцепляюсь в ее пальцы, будто утопающий в спасательный круг. Мне хочется бежать вместе с ней, внутри снова дикая пляска всех демонов разом. Никому не пожелал бы такого ощущения — даже самому лютому врагу.

— И я помогу, — мрачно отвечаю, отлепляясь от дверного косяка, возле которого стоял все это время. — Быстро перекусим, и Соне уже домой надо.

Рождественская смотрит на меня с удивлением, но ни слова не говорит — и это к лучшему. Не хочу, чтобы дядя Витя понял, что я готов врать даже в таких мелочах.

— Значит, потом институт? Это хорошо, — в сотый, должно быть, раз говорит отчим, когда они обсуждают с Соней школу в отдельности и образование в целом. — Уезжать никуда не планируешь?

— Нет. Пока не планирую. Отучусь, а потом будет видно.

— Это правильно. Где родился — там и пригодился. Я и своему охламону это говорю, а он куда-то после школы собирается.

— Дядь Вить… Я еще ничего не решил.

Соня смотрит на меня, вижу по ее улыбке, которая становится будто бы приклеенной к лицу, что для нее эта новость не просто неожиданна, но и неприятна. А я пытаюсь показать ей, что если мы и будем это обсуждать, то явно не здесь и не сейчас.

— Ну, хорошо. Может и не уедешь теперь. Как я тут без тебя один справляться буду?

Никогда не мог держать своих демонов на цепи, тем более, не терпел, если это пытался сделать кто-то вместо меня. Ощущать себя собакой на привязи, без права сделать свободный вдох — это то, что всегда меня убивало. Как бы я ни старался представить, что все делается для моего блага. Как бы я ни старался поверить в это, когда мне внушал это отчим. Тихим и спокойным голосом, каким говорят с любимыми и родными людьми, которым желают только добра. Только мне совсем не нужны были эти забота и добро. По крайней мере, от него.

— Ладно. Мне действительно нужно идти, — говорит Рождественская, когда отводит от меня глаза. И в голосе ее мне чудятся нотки разочарования. Хочется взвыть от невозможности прямо здесь и сейчас все обсудить и расставить точки над "i".

— Я провожу, — поднимаюсь из-за стола следом за Соней.