Дьявол в мелочах

Все то время, что мы бежим куда-то — прочь от горящего дома, прочь от погибающего зверя, прочь от прошлого — в голове у меня проносятся тысячи мыслей. Пугающих, мучительных, сумасшедших. И навязчивым рефреном посреди всего этого звучит одна, самая главная: виноват ли был Дима в смерти девушек? Почему помогал отчиму творить все эти зверства?

От его ответов сейчас зависит все. Зависим мы. Зависит мое доверие и вера в него. Мне нужно понимать, что он не делал ничего нарочно. Что есть какая-то серьезная причина его участия в том, что случилось со мной.

Я видела, как этот зверь измывался над ним. Но почему Дима позволял все это? Почему не убежал от него? Почему был ему подконтролен?

Мне нужно знать это. Только тогда я смогу остаться с ним, не боясь, что рядом со мной находится человек, способный на такие же зверства, как его отчим. Потому что хочу чувствовать себя в безопасности. Потому что хочу жить. Как никогда раньше. Потому что впереди у меня должны быть годы жизни, где найдется место мечтам, где я смогу сделать что-то хорошее. И быть счастливой. Вот только понимаю — без Димы это будет совсем иное счастье. Натянутое. Придуманное.

Мы стоим у скамейки в парке, где так часто бывали вдвоем. Сознаю вдруг — я ищу повод остаться с ним. Вопреки всему. Потому что даже после того, что со мной случилось, не могу его бросить. Оттого и билась отчаянно, точно птица о стекло, в закрытые ставни дома, отказываясь уходить одна. Он не должен был погибнуть вместе с этим уродом. Не должен был жертвовать собственной жизнью. Потому что он — невинно пострадавший, несчастный мальчик, которого изломали, как марионетку… и я должна ему помочь.

Потому что теперь мне открылось то, что терзало его все это время. Потому что я одна знаю, что ему пришлось пережить. И потому что я верю, что все еще можно исправить.

Он говорит, а я чувствую, как в душе плещется такой сонм самых разнообразных эмоций, что способен, кажется, разорвать меня изнутри. Облегчение, которое испытала, когда он сказал, что ничего не помнил, сменилось болью. Болью за несчастного ребенка, ставшего пленником больного садиста.

Я слышу то, что мне так нужно было услышать — он не виноват. Он даже не помнил о том, что происходило — с ним и погибшими девушками. И теперь я готова сделать все, чтобы помочь ему снова забыть весь этот кошмар. Чтобы залечить раны, нанесенные этим чудовищем. Чтобы вместе построить совсем другую жизнь.

Вот только ему это не нужно.

Внутри что-то обрывается, когда слышу, как он разделяет нас на "ты" и "я". Его слова-жала пронзают меня насквозь, причиняя нечеловеческую боль и рождая в душе безнадежное чувство потери. Я физически ощущаю, как он становится от меня все дальше.

Понимаю: он уже принял решение. А мне невыносимо хочется сказать ему так много… все то, что долго держала в себе, но слова застревают в горле, парализованные одной-единственной фразой:

"Я не хочу с тобой быть".

Всего пять слов. Пять слов, способных разрушить жизнь.

Мне хочется бежать за ним следом. Мне хочется переубедить его. Но на всем его облике уже лежит печать "чужой".

"Больше не хочу и не могу".

Слова, с которыми невозможно бороться. Как ни унижайся. Как ни плачь.

Слова, в которые так трудно поверить. Ведь он же пришел за мной, чтобы спасти. Меня единственную. Неужели же теперь я для него — нежеланное напоминание о том ужасе, что он пережил? Неужели теперь мое присутствие рядом для него несет только вред?

Думать об этом больно, но я вдруг сознаю: так и есть.

Лучшее, что я могу для него сделать — это не мешать ему построить жизнь заново. Ту жизнь, где не будет ничего, что способно напомнить о больном и страшном. Жизнь, где рядом с ним будет кто-то другой, не запачканный сажей и пеплом сгоревшего прошлого.

Я должна его отпустить. Мне придется его отпустить, если я желаю ему добра. А я желаю. Пусть даже ценой собственного сердца. Главное для меня — чтобы однажды он стал счастливым.

— Я люблю тебя, — шепчу чуть слышно, когда он поворачивает на соседнюю аллею и скрывается из вида. — Люблю.

Слова, которые так и не сказала ему вслух ни разу. Бесполезные уже слова с привкусом соли и яда на языке.

То, с чем мне придется отныне жить.

Когда возвращаюсь домой, к отцу, оказывается, что там меня уже дожидается мать. Ее лицо, как и всегда, имеет сдержанное выражение, но когда я вхожу в кухню и она видит меня — все неожиданно меняется.

Она не говорит ни слова. Просто раскрывает мне объятия, понимая или чувствуя все сердцем. И я кидаюсь к ней, не в силах больше сдерживать рыданий. Прячусь в руках, которые держали меня, новорожденную, и также, как когда-то в детстве, чувствую сейчас: эти руки — самые надежные на свете.

Укрой меня, мама. Помоги мне.

Позже, в полумраке спальни, мы наконец говорим. Впервые говорим обо всем, что умалчивалось много лет. Обо всем, чего не понимали или не хотели понять.