Дьявол в мелочах

— Дим… хватит ерунду городить. Помоги мне.

О, я готов ему помочь. И себе готов помочь тоже. Достаю из кармана пилота зажигалку, чиркаю колесиком, и дядя Витя испуганно отшатывается. Не уловить запах горючего, которым он весь пропитан, будто живой факел, отчим просто не мог.

— Дима…

Самым верным будет, если я сгорю вместе с ним здесь. Я также виноват в смерти этих девочек, как и он. С этим мне и жить до конца дней, и чем ближе он будет, тем легче. Огонь очистит все, надеюсь, и мою душу, которую сжирают демоны.

— Дима.

Все. Я бросаю зажигалку, и пламя весело бежит по полу к отчиму. Охватывает его ногу, ползет по штанине, наверх. Поначалу ничего не происходит. Дядя Витя смотрит на меня, и на лице его проступают звериные черты, но после… после я слышу крики:

— Дима.

Соня бьет в стекло с той стороны дома, с такой силой, что дребезжание хрупкой преграды передается даже сюда, в это ужасное место, пропитанное кровью и страданиями.

У меня ровно доля секунды на то, чтобы решиться. Остаться здесь и исчезнуть или вырваться на свободу, туда, где есть кислород, где демоны отпразднуют победу. И где есть Соня.

Я бросаюсь к лестнице, двигаясь на инстинктах. Подвал уже затянут пеленой дыма, он проникает в легкие, выжигает их углекислой отравой. Слышу позади нечеловеческий вопль-рев, чувствую, как за ногу пытается ухватиться отчим, но свобода и кислород так нужны, что сегодня я сделаю все, чтобы выбраться из могилы, куда раз за разом меня загоняли, когда я был бессильным и бесправным.

В себя прихожу только когда наваливаюсь на дверь всем телом. В щелях видны яркие всполохи огня. Теперь — запереть на щеколду, выбить которую не составит труда. Или это мне так кажется, потому что до сих пор охвачен страхом и верю, что отчим всемогущ?

Он бьется в дверь с той стороны, с силой, так и продолжая вопить от боли. Раз, другой, третий… снова и снова. А я держусь изо всех сил, потому что выпустить его из этого крематория — означает проиграть.

Сколько времени проходит, не знаю. Во мне все меньше уверенности в том, что справлюсь, и только армия демонов, неистовствующих внутри, встает на мою защиту.

Наконец дядя Витя затихает. Огонь уже перекинулся на дверь, сжирает ее изнутри, лижет руки, но мне почти не больно. Отскакиваю, кашляю — в легких полно дыма, они буквально выжжены им. Теперь туда, на свободу, где я смогу сделать следующий вдох…

— Дима.

Соня бросается ко мне едва я вываливаюсь на улицу. Падаю на колени, кашляю с такой силой, что готов выхаркать собственные внутренности. Дом рядом постепенно превращается в огромный костер. Пламя уже всюду, быстро съедает то, что хранит в себе воспоминания о кошмарах.

— Дура… — хриплю, отталкивая руки Рождественской от себя. — Беги отсюда.

— Нет. Я с тобой.

Нет, она вправду дура. И я — идиот. Потому что позволил всему этому случиться. Вдалеке слышатся отзвуки сирены, кто-то наверняка вызвал пожарных. Поднимаю лицо и смотрю на Соню. Напугана, но кажется, владеет собой. В отличие от меня.

— Тогда бежим, — шепчу почти неслышно, и через мгновение мы с ней срываемся с места и мчимся куда глаза глядят.

Позади полыхает гигантским факелом мое прошлое, где намешано столько всего, что разобраться с этим будет почти невозможно. А впереди… впереди прохлада ветра на испачканном сажей лице. И рука Сони в моей руке. И хочется соврать себе, что это действительно конец.

Мы добираемся до города слишком поспешно. Слишком потому, что я не могу понять, как именно относиться ко всему произошедшему. Даже думать не хочу о том, что творится сейчас на даче. Им удается локализовать пожар? Они заливают то, что осталось от дома? Как скоро произойдет самое главное — обнаружение останков восьми девушек, что покоились до этого дня в нашем старом саду?

Только когда бредем с Соней по вечерней улочке города, я начинаю мыслить относительно здраво. Она шагает рядом — руки спрятаны в карманы куртки, во всем облике что-то такое, от чего сжимается сердце, будто пронзенное током. Спазм… шаг-другой… снова спазм…

— И все же я не понимаю… — тихо говорит Соня, останавливаясь возле безликой скамьи в предзимнем парке.

Моя маленькая девочка… она сегодня перенесла настоящий кошмар, и все, что хочет мне сказать: "Я не понимаю"?

— Спрашивай, — говорю просто, отходя на пару шагов, потому что остаться возле Рождественской и этой скамьи в парке — настоящее кощунство. Я даже думать об этом не имею права.

— Те девушки…

— Их убил дядя Витя.

— Ты знал?

Знал ли я? Конечно, знал. Но не помнил. Искореженный всем, что я перенес, мозг просто отказывался давать мне хоть малейшую возможность воспринимать случившееся как реальность. Это было моей выдумкой, загнанной иллюзорными демонами так глубоко, что я не мог вытащить всего, даже если бы захотел.

— Знал. Но ничего не помнил, — говорю я единственно возможную правду.

— А я?

— А ты — тот повод вспомнить, который и выдернул из меня все это.

— Как ты жил с этим? Он же так тебя мучил…