Дикая девочка. Записки Неда Джайлса, 1932

Разумеется, поскольку пещерами пользуются не только люди, но и разные звери, в том числе пумы и медведи, мы всегда тщательно обследуем их, прежде чем войти внутрь. На наши вылазки мы берем сыромятный мешок со всем, что нужно для разведения огня – можжевеловую палочку длиной и толщиной с карандаш, дощечки, пропитанные сотолом [52], для розжига и пучок травы, который используют как трут. Я не так хорошо умею делать это, как девочка; мне обычно приходится долго вертеть палочку, а вот для нее добыть огонь – дело нескольких минут. Когда дрова разгорятся, мы обматываем длинную палку просмоленной тряпкой, и получается факел. Чтобы миновать узкий вход в пещеру, пришлось согнуться в три погибели, зато внутри вполне можно было стоять. В пещере определенно когда-то жили, потому что в центре пола виднелись следы очага, а на потолке над этим местом скопилась копоть. Боковые стены покрыты множеством примитивных рисунков – странных изображений птиц, зверей и людей, различными символами, смысл которых невозможно расшифровать. В других пещерах нам уже попадались подобные наскальные рисунки, и даже на стенах каньона. Пещера показалась нам превосходным местом, где можно переждать грозу; у нас с собой имелись одеяло, немного еды, и если бы пришлось, мы легко могли бы там переночевать.

Пока девочка на старом очаге разводила огонь, я обследовал пещеру, чтобы убедиться, что мы тут одни. Она углублялась внутрь горы футов на пятнадцать, и у задней стенки имела два ответвления. Я прополз по одному из них и оказался в еще одном маленьком зале. Я поднял факел и увидел очертания лежащей на полу фигуры. От страха и неожиданности я чуть из штанов не выпрыгнул. Это определенно был человек, однако покрытый толстым слоем тонкой белой пыли. Я встал на колени и осторожно смел пыль. И передо мной открылись мумифицированные останки женщины. Она лежала на боку, колени подтянуты к подбородку. Вся иссохшая и сморщенная, но кожа осталась неповрежденной и до сих пор обтягивала кости, черты лица остались нетронутыми. У нее были светлые, почти льняные вьющиеся волосы, совсем не похожие на волосы индейцев, а когда я очистил тело женщины до конца, то обнаружил у нее в руках ребенка, который тоже великолепно сохранился. На лицах обоих застыло странно безмятежное выражение, как будто они просто-напросто прилегли отдохнуть после обеда.

Я так и сидел над матерью и ребенком, пока факел мой не погас. А когда я заговорил с девочкой, то заговорил шепотом, как бы боясь разбудить их от векового сна.

– Чидех, – окликнул я. – Принеси мой кофр и еще один факел.

Теперь я мечтаю о том, чтобы этого никогда не было, чтобы я не звал ее туда и даже не рассказывал ей о своей находке. Чтобы я оставил эту тайну при себе.

Она пришла, держа факел перед собой и волоча мой кофр. Она увидела женщину с ребенком, и на лице ее поначалу застыло недоверие, очень быстро сменившееся ужасом. Он отшатнулась и прижалась спиной к стене пещеры.

– Что ты сделал? – спросила она по-испански.

– Ничего я не делал, – ответил я. – Да что с тобой такое?

– Тревожить мертвых очень плохо.

– Я смахнул пыль. И больше ничего.

– А почему они не превратились в скелеты? – спросила она.

У меня не хватило слов, чтобы объяснить ей, что в пыли могут быть некоторые вещества, сохраняющие тела от разложения. Поэтому я сказал просто:

– Не знаю.

– Ты откопал их, – крикнула она. – Ты выпустил наружу их призраки. Смотри, они смеются!

– Чепуха какая. Никаких призраков не существует.

– Теперь они будут охотиться на нас, – сказала девочка, ее ничуть не убедили мои слова. – Нам нельзя здесь оставаться.

Дождь уже начался и громко стучал по листьям деревьев.

– Послушай, я вновь прикрою их, – предложил я. – Будет в точности так, как я их нашел. А потом завалю камнями проход. Они до тебя не доберутся.

Девочка вновь посмотрела на женщину с ребенком, и в ее глазах мелькнуло что-то вроде сопереживания, нежность, которую часто испытывает женщина, глядя на то, как другая женщина обнимает ребенка. Она дотронулась рукой до своего живота.

– Поздно, – сказала Чидех. – Они уже на свободе.

Она вернулась в большой зал, а я некоторое время выставлял экспозицию, чтобы сфотографировать лежащих при этом тусклом свете. У меня по отношению к ним предрассудков не было, мне вовсе не казалось, что я нарушил покой мертвых. Но я знал, что потом, когда буду рассматривать фотографии, я увижу эту сцену по-другому. Я увижу боль матери, держащей ребенка для вечности – именно такой снимок мне хотелось получить. Я надеялся с помощью моей камеры дать этим останкам новую жизнь.

Когда я кончил снимать, я самым тщательным образом вновь засыпал тела белой пылью. Я попробовал чуть-чуть на язык – какой-то минерал, не зря же они так сохранились. И понадеялся, что вновь их побеспокоят не раньше, чем через тысячу лет.