Дионис преследуемый

«Экзистенциальный страх лишает нас слов. Сущее ускользает во всей полноте и проступает ничто, перед которым умолкает всякое «есть». В экзистенциальном страхе, когда становится по-настоящему не по себе, часто начинают говорить невпопад, лишь бы нарушить возникающую тишину, что только доказывает присутствие ничто. Когда экзистенциальный страх ослабевает, всякий сразу же может подтвердить, что в этом страхе и правда раскрывалось ничто. Покуда в нашем взоре ещё свежо воспоминание, мы совершенно уверены: не было ничего такого, чего (и из-за чего) мы боялись — действительно ничего. И в самом деле, здесь было само и как таковое ничто.

В состоянии экзистенциального страха происходит наиважнейшее событие нашего здесь-бытия: становится очевидным ничто, которое теперь может быть поставлено под вопрос»⁷⁶.

Страх открывает для нас ничто, но не делает его понятным и постигаемым. Ничто проявляется в единстве с сущим, при этом, не являясь нам как сущее. Мы окружены сущим, мы погружены в сущее, мы сами есть сущее среди сущего, но «только в ясной ночи ничто, наступившей в экзистенциальном страхе, становится явной изначальная открытость сущего как такового». Ничто (небытие) первично по отношению к сущему, из его первичности, из открытости ничто проступает Dasein , выходя за пределы сущего, и тем самым утверждая свою трансцендентность. Мы игнорируем ничто, мы не позволяем ему открыться, ибо слишком погружены в сущее, не давая ему возможности ускользать. Хайдеггер называет это поверхностным существованием. Моменты, когда мы подлинно прикасаемся к ничто, «удерживаемся в ничто», поистине слишком редки.

Хайдеггер констатирует Конец [западноевропейской] философии, справедливо считая, что дальнейшие философские штудии будут не более чем осмыслением этого процесса. Однако он учит о другом Начале, о подлинном Ereignis'е, что будет рожден именно из Конца философии. «Это такое понимание бытия, которое включает в бытие ничто»⁷⁷, — пишет Александр Дугин. Таким образом, мы, русские, можем войти в философию именно благодаря глубинному осмыслению хайдеггерианской истории философии и его учения о новом Начале.

Но следует ли полагать, что у нас есть только один вход в философию? Если не взирая на то, что русская философия возникла как реакция на западноевропейскую мысль (как мы теперь знаем, отпрянувшую от небытия и, тем самым, обреченную на закат), мы отвергнем возможность возвращения в прежний поток, и войдём в философию через традиционализм (в неотвратимой близости к Philosophia Perennis), апеллируя к трудам таких традиционалистских мыслителей, как Рене Генон, Юлиус Эвола, Ананда Кумарасвами, Фритьоф Шуон и др., не приведёт ли это к кардинально иному философскому повороту в русской мысли? Можно поставить вопрос, какой была бы русская философия, явись она реакцией не на западноевропейскую мысль, а, скажем, на индийскую или китайскую? Еще более радикальное решение — обнаружить другой, отличный от западноевропейского (а именно Аполлони-ческого), Логос, осуществив новый поворот к Античности (разве не этот путь пытались нащупать лучшие умы Серебряного века в России, открыв Дионисийское Начало?)

Но прежде поставим вопрос: ничто присутствует в бытии или же нам следует принять постулат о первичности небытия (ничто) над бытием? У Рене Генона небытие предстаёт как высший принцип всего, («Не-Бытие больше, чем Бытие или, если угодно, оно превосходит Бытие», «Не-Бытие содержит все непроявленное, включая само Бытие»⁷⁸). «В мире все вещи рождаются в бытии, а бытие рождается в небытии» («Дао дэ цзин»). Можно снова вспомнить философа Арсения Чанышева с его «Трактатом о небытии», где открыто утверждается первичность и абсолютность небытия и ошибочность философии («всей философии»), сконцентрированной исключительно на проблематике бытия. Согласно Чанышеву, «историческая ошибка сознания состояла в выведении небытия из бытия». Для него «небытие существует, не существуя, и не существует, существуя». Так же и в индуизме: Сат рождается от Асат, и Асат порождается Сат'ом.