Дионис преследуемый

Бог, однако произнесенный им приговор, на наш взгляд, следует толковать более широко, а именно как сокрытие божественного, опустынивание мира, что в полной мере относится к нынешней эпохе. “Бог сбрасывает с себя моральную кожу, но появится вновь по ту сторону добра и зла”, — пишет Ницше. Но еще задолго до того, как был убит Бог, мир покинули боги.

Юлиус Эвола, в отличие от Генона, считал, что религия как одна из форм Традиции также не способна быть опорой для человека особого типа. Это убеждение помешало Эволе выбрать тот или иной религиозный путь. Его единственной опорой могла стать не религиозная, а исключительно метафизическая доктрина. Обретая измерение трансцендентности в самом себе, находя внутреннюю точку неподвижности, Эвола утверждал: «Начиная с этого момента любое «заклинание» и любая молитва становятся экзистенциально невозможными». Для дифференцированного человека не остается ни одной опоры во внешнем мире. Благодаря этому он не знает, что такое чувство «оставленности богом». Человек становится богом сам, — но не через борьбу с богом, не через титанический вызов, а через отождествление с богом, через слияние экзистенции с трансценденцией.

Традиционализм и путь Диониса

В каких отношениях традиционализм находится с Дионисийским началом и можно ли говорить о Дионисийском пути (и даже Дионисийской практике) в традиционалистском контексте — вопрос, на который мы постараемся ответить. И здесь мы в первую очередь будем опираться на труд Юлиуса Эволы «Оседлать тигра», на который мы уже неоднократно ссылались, где барон обращается к человеку особого типа, радикально отличающемуся от типа современного человека, с которым мы имеем дело сегодня. Волевой акт дифференцированного человека состоит в том, чтобы «выдержать жизнь в мире, не имеющем смысла», осмыслить «молчание Бога» («смерть Бога», по Ницше), отринуть любые опоры, укоренить свой единственной центр в недосягаемой для среднего человека трансцендентности. В этом его высшая этика. Именно таким Юлиус Эвола видит путь Диониса, на котором человек особого типа сознательно подвергает жесткому и часто смертельному испытанию свою собственную силу, обретая утверждение и реализацию собственного бытия по ту сторону наказаний и наград. Человек, избравший Дионисийский путь, «должен стать центром для самого себя, констатировать или открыть высшее тождество с самим собой, почувствовать в себе измерение трансцендентности и зацепиться за него как за якорь так, чтобы он стал чем-то вроде дверной петли, остающейся неподвижной, даже когда хлопают дверью (образ Майстера Экхарта)»¹¹². Утрачиваются упования на положительный результат эксгумации мертвых теологических и философских иллюзий, происходит освобождение от «потусторонних» костылей, ввергающих человека в зависимость от сил, которые столь же безразличны к человеческому, как бог Силен. Принять «мир без Бога» и не отдаться на волю ветра эскапизма, принявшего в наши времена характер пандемии — это взять на себя высшую ответственность за собственное бытие; «в среде, лишенной всякой опоры или «знака», успех или провал в решении проблемы последнего смысла жизни зависит от этого последнего испытания. После того, как отвергнуты или разрушены все надстройки, и единственной опорой осталось только собственное бытие, единственным источником последнего смысла в существовании, в жизни может быть только прямая и абсолютная связь между данным бытием (между тем, что существует ограниченно) и трансцендентностью (трансцендентностью в себе)»¹¹³. Дионисийский путь и Дионисийская практика обязательно предполагают экзистенциальное напряжение такой силы, которое приводит к обретению опыта онтологического разрыва уровня, высвобождаясь в то, что Эвола нарекает «больше-чем-жизнью». Таким образом, происходит тотальное пробуждение трансцендентного в себе, снимая ницшеанскую оппозицию между Дионисом и Аполлоном (Эвола приходит к концепции «дионисийского аполлонизма»), выход в опьянение высшей духовностью, дионисийско-аполлоническое опьянение, которое описывается следующим образом:

«...речь идет о необходимости совмещения состояния отрешенности со способностью к глубокому переживанию, о периодически возобновляющемся браке между «бытием», пребывающем в покое, и жизненной субстанцией. Результатом этого союза является состояние совершенно особого рода, светлое, можно сказать интеллектуализированное и магнетическое, опьянение, полностью противоположное тому, которое возникает в результате экстатического открытия себя миру стихийных сил, инстинкта и «природы». Это исключительное состояние тончайшего и незамутненного опьянения является жизненной пищей, необходимой для свободного состояния в хаотическом мире, предоставленном самому себе»¹⁷¹.