Дипломная работа

— Хоть как! Дядя Гиляй, вы же сами рассказывали, што у нас на кону стоит! Вот эта… да не больно, Адольф Иванович, право слово… царапина вот эта и стакашек пролитой крови, помогут нам спасти тысячи, а скорее даже — десятки тысяч жизней. Не до интеллигентских рефлексий, Владимир Алексеевич!

— Дано, — продолжаю после еле заметной (надеюсь!) паузы, — настоящее покушение, свидетелями которого стали сотни…

— Тысячи, — перебил меня Елабугин, прокалывая кожу.

— … тысячи свидетелей, — соглашаюсь с ним, — и соответственно, оно стало частью истории! Оно настоящее…

Чуть морщусь от боли.

— … но есть ма-аленький подвох, — продолжаю, стараясь не дрожать голосом, — Двойник и далее по списку, вплоть до лжи о моём ранении. На этом основании наши противники могут попытаться отыграть назад утраченные позиции, понимаете? Пусть не сейчас, не сразу… но ведь могут? Притом нужно учитывать, что наша маленькая большая ложь может обернуться против нас большими проблемами — в будущем!

По лицу Владимира Алексеевича видно, что он со мной не согласен, или согласен, но как-то не вполне, без этой, несколько театральной сцены… и без последствий.

— А теперь, когда в уравнение с настоящим, — подчёркиваю голосом, — покушением мы ввели и настоящее ранение, то всё меняется! Позиции наши становятся почти безупречными, а у противников — ровно наоборот! Было покушение? Было! Ниточки, ведущие к нашим противникам, вполне настоящие, не оспорить. А главное, пф-ф…

— Всё, — успокаивающе сказал Елабугин, — заканчиваю.

— Благодарю, Адольф Иванович, у вас лёгкая рука, — говорю не вполне искренне.

— Лёгкая, — по лошажьи фыркнул он, — а то я не видел, как у вас от боли… ладно, ладно! Помолчу…

— Сань, помоги встать… Сейчас, — продолжаю, стоя у кровати на подгибающихся ногах, — прибрать малость и главное — придумать легенду о моём ранении. Не врать! Максимально близко к правде, но — пунктиром! Дескать, тайна следствия… Потом уже добавим нужные детали.

— Да я и сейчас такую пинкертоновщину навертеть могу! — натужно улыбаясь, усмехнулся брат.

— Могёшь! — киваю, — Верю! Но не надо. Потом! Посмотрим, што выгоднее будет говорить… а лучше помалкивать, пусть сарафанное радио нужные нам детали обеспечивает. С этим справимся?

— Справимся, — грустно улыбнулся дядя Гиляй, — и всё же…

Он покачал головой, и мне почему-то стало стыдно. Знаю ведь, что я прав, сто пятьсот раз прав! Рану пустяшную на жизни обменял, но…

… всё это как-то неправильно.

Не откладывая в долгий ящик, прибрали комнату, придумали пунктиром легенду и…

— … благодарю, — бледно улыбаюсь репортёру, — опасности никакой, но чувствую себя, признаться, отменно отвратительно.

— Герр Панкратов, — артикулируя излишне отчётливо, на хорошем русском поинтересовался репортёр "Кёльнише цайтунг", Фриц Беккенбауэр, — как вы можете прокомментировать слухи о том, что стреляли не в вас, а в вашего двойника.

— Как правдивые, — отвечаю, не дрогнув, и репортёрская братия в моей спальне загудела рассерженным пчелиным роем, — получив известия о готовящемся покушении, Контрразведка Кантонов вместе со Службой Шерифа Дурбана провела блестящую спецоперацию по ловле убийц "на живца".

— К сожалению…

Откинув покрывало, показываю зашитый бок. Опухший, кровящий… выглядит он, надо сказать, отвратительно. И взгляды, взгляды… жадные, липкие, ощупывающие! Чувствуя себя едва ли изнасилованным от столь явно выраженного интереса… хотя и не имеющего сексуального подтекста.

— … мы недооценили наших противников, — заканчиваю бесстрастно.

— Скорее, — добавил мрачный дядя Гиляй, — степени их интегрированности во властные структуры города.

— Вы хотите сказать, — загундосил в нос представитель французской прессы.

— Я сказал ровно то, што сказал, — отрезал Владимир Алексеевич, — идёт следствие, и мы выясняем детали.

— Могу только констатировать, — повысил он голос, перекрикивая представителей четвёртой власти, — што ситуация в Совете Дурбана выглядит уже не рядовым противостоянием политический сил, и даже не уголовщиной, а прямым предательством!

— Вы обвиняете кого-то конкретного?! — возбудился француз, распихивая локтями коллег и пролезая вперёд.

— … рассказать нам детали покушения?! — янки из "Нью-Йорк Таймс", не выпускающий сигару изо рта.

… и разом, почти два десятка репортёров, перекрикивая друг-друга… Сильно, до тошноты, начала болеть голова и потемнело в глазах.

" — Пилюлькин, блять, — вяло отозвался в сознании Второй-Я, — да и сам хорош!"

— Господа! Господа! — прошу вас соблюдать тишину, находясь у постели раненого, вызверился Адольф Иванович, бесцеремонно выпихивая репортёрскую братию.

— Пройдёмте в гостиную! — скомандовал Владимир Алексеевич, и вся эта гомонящая толпа, пахнущая табаком, одеколоном, вежателем, несвежим бельём и застарелым потом, вывалилась из моей спальни.

— Шакалы пера! — выдавил сквозь зубы Санька, закрывая за ними дверь, — Всё-таки не надо было…

— Надо! — перебил я начинающееся Санькино самоедство, — Ты всё сделал правильно, брат!

Дёрнув плечами, он остался при своём, не став спорить со мной.