Дирижабль осатанел. Русский дада и «адские» поэмы

Мой бедный друг, живи на четверть жизни.
Достаточно и четверти надежд,
За преступленье четверть укоризны
И четверть страха пред закрытьем вежд.

Я так хочу, я произвольно счастлив,

Я произвольный чёрный свет во мгле,
Отказываюсь от всякого участья,
Отказываюсь жить на сей земле.

«Мой бедный друг, живи на четверть жизни…». Вёрстка с правкой Н.Д. Татищева

200.

Примите братья чемодан души
Ведь я вернулся с этого курорта
Звенят в кармане [жалких] слов гроши
Иду в кафе бегу как мних от чёрта

Заслуженная горечь прошлых лет

Вспорхнула ты, меня оставив долу
И стало мне так странно на земле
Как бы быку что сел слегка в гондолу

Лоснится радость – новая квартира

В водопроводе розовый настой
А старого слугу с лицом сатира
Сменил прекрасный[48] юноша простой

Схожу во двор, там граммофон воркует

В саду растут деревья из халвы
Из окон дев десятки интригуют
И в воздухе хвалебный шум молвы

Я чувствую толстеет тихо сердце

Щека блестит как пряник ото сна
Рука висит безжизненно отверста
Ползёт улыбка – червь по лону дна

201.

[Виктору Мамченко]

Хохотали люди у колонны,
Где луна стояла в позе странной.
Вечер остро пах одеколоном,
Танцовщицами и рестораном.

Осень пала посредине лета.

На кленах листы оранжевели.
И возили на возках скелеты
Оранжады и оранжереи.

И в прекрасной нисходящей гамме

Жар храпел на мостовой на брюхе,
Наблюдал за женскими ногами,
Мазал пылью франтовские брюки.

Злились люди и, не загорая,

Отдавались медленно удушью.
К вечеру пришла жара вторая,
Третью к ночи ожидали души.

Но жеманный сумрак лиловатый

Отомкнул умы, разнял уста,
Засвистал юнец щеголеватый,
Дева без рогов и без хвоста.

И в лиловой а́уре ауре,

Навсегда прелестна и ужасна,
Вышла в небо Л́аура Лаура
И за ней Петрарка с носом красным.

Красные тромбоны и литавры

Возносили крабы и тритоны,
И июль, как Фауст на кентавре,
Расточал лунение на троне.

Но внезапное смятенье духов:

Падает Лаура на колена;
Глянь! какая странная старуха
Над вокзалом возникает глухо.
Королева ужасов Елена.

А за ней намазанные кровью,

С копьями, торчащими из тел,
Тянутся убитые любовью
К той, чей голос непрестанно пел

На мотив погибели и рая…

Колыхался туч чернильный вал,

И с последней фразою, играя,
Гром упал на чёрный арсенал.

И в мгновенном пламени летящем,

Как на раковине розовой, она
Показалась нам спокойно спящей
Пеною на золотых волнах.

202. Любовь к испанцам