Дирижабль осатанел. Русский дада и «адские» поэмы

Надо мечтать! Восхищаться надо!
Надо сдаваться! не надо жить!
Потому что блестит на луне колоннада,
Поют африканцы, и пропеллер жужжит.

Подлетает к подъезду одёр Дон Кихота,

И надушенный Санчо на красном осле.
И в ночи возникает, как стих, как икота:
Беспредметные скачки, парад и балет.

Аплодируют руки оборванных мельниц.

И торговки кричат голосами Мадонн.
И над крышами банков гарцует бездельник,
Пляшет вежливый Фауст, святой Купидон.

И опять на сутулом гробу лошадином

В лунной опере ночи он плачет, он спит.
А ко спящему тянутся руки ундины,
Льются сине-сиреневых пальцев снопы.

На воздушных качелях, на реях, на нитках

Поднимается всадник, толстяк и лошак,
И бесстыдные сыплются с неба открытки.
(А поэты кривятся во сне натощак.)

Но чернильным ножом, косарём лиловатым,

Острый облак луне отрубает персты.
И сорвавшись, как клочья отравленной ваты,
Скоморохи валятся чрез ложный пустырь.

И с размаху о лёд ударяют копыта.

Останавливаются клячи, дрожа.
Спит сиреневый полюс, волшебник открытый,
Лёд бессмертный, блестящий, как белый пиджак.

В отвратительной неге прозрачные скалы

Фиолетово тают под ложным лучом,
А во льду спят замёрзшие девы акулы,
Шелковисто сияя покатым плечом.

И остряк путешественник, в позе не гибкой,

С неподвижным секстантом в руке голубой,
Сузив мёртвый зрачок, смотрит в небо с улыбкой,
Будто Северный Крест он увидел впервой.

И на белом снегу, как на мягком диване,

Лёг герой приключений, расселся денщик,
И казалось ему, что он в мраморной ванне,
А кругом орхидеи и Африки шик.

А над спящим всё небо гудело и выло,

Загорались огни, полз прожектора сноп,
Там летел дирижабль, чьё блестящее рыло
Равнодушно вертел чисто выбритый сноб.

И смотрели прекрасные дамы сквозь окна,

Как бежит по равнине овальная тень.
Хохотали моторы, грохотали монокли,
И вставал над пустыней промышленный день.

206. Человекоубийство