Дистопия М.

– Спросишь, кто я такой и на что я живу? – Карл прочел его мысли.

Е. кивнул. Он не мог говорить, язык не слушался.

– Я живу на свалке за городом. Был там?

Е. покачал головой – нет.

– Там много еды, много ржавых машин и совсем нет людей. Я живу в старом фургоне. Хочешь – приходи в гости, буду рад тебя видеть. Деньги там не нужны, все есть, даже больше, чем надо. Не представляешь, какого размера свалка – она окружает город, она бесконечна, я пробовал дойти до конца, шел несколько дней, но не дошел. Попробуй. Вдруг у тебя получится? Я всегда хотел знать, что там – есть ли что-то, ради чего стоит жить. Я уверен, что есть, но М. не хочет, чтобы мы это знали, иначе кто останется здесь?

– Все, – сказал Е., с трудом ворочая языком. – Здесь останутся все. Им хорошо.

– Может, и нет. Откуда ты знаешь? Им нужен кто-кто, кто сможет их повести. Кто-то, кому поверят.

– Ты.

– Я не могу, я слишком слаб, а люди слишком сильны, так как их много.

– Мне все равно, пусть остаются.

Е. сделал затяжку. Он парил над землей в облаке сладкого дыма, расслабленный и свободный. Он никогда не был свободным, вплоть до этой минуты. Он не знал, как это, он был как все – жителем города М., привыкшим к ежику в три миллиметра, к коробкам, высоткам и к мысли о том, что жизнь не изменится. Карл освободил Е., и, странное дело, – Е. это нравится. Он не хочет назад, не хочет быть прежним Е., жить в запертой комнате, считать коробки и – умирать.

– Куда пойдешь утром? – спросил Карл снизу, издалека, из-под ног Е.

– На прием.

– Зачем? – удивился Карл. – Снова хочешь на склад?

– Нет.

– Чего же ты хочешь? Знаешь?

– Нет.

– Всматривайся в себя, чувствуй себя – и узнаешь. Я буду ждать тебя у фургона, на свалке. Но если пойдешь к ним, то не вставай в общую очередь. Если встанешь со всеми, то будешь работать на складе. Тебе надо к Д., на тридцать третий этаж. Это твой шанс. Он сын одного из братьев, так говорят, а может, сын М. М. ему разрешил, единственному из всех, брать подарки от жителей. Никто не берет, кроме Д., не предлагай – впрочем, ты это знаешь.

Е. знал. Теперь он знает о Д. Он должен попасть к Д., чего бы это не стоило. Он полетит к Д. прямо отмда, из-под моста, на тридцать третий этаж, и скажет, что не хочет на склад. Что угодно, только не склад. У Е. нет подарка для Д. Как быть? Что думает Карл?

Где он?

Карл!

***

Е. проснулся.

Светало.

Плотный липкий туман стлался по руслу реки, скрывая опоры моста, и мост висел призраком в сером утреннем небе.

Рядом никого не было.

Карл остался во сне, в длинном чуднОм сне, где Е. парил над землей и хотел лететь к Д., на тридцать третий этаж, с просьбой о помощи. Глупый наивный сон. Е. не умел летать. Он не мог быть свободным. Проснувшись на влажном склизком бетоне, у грязной реки, продрогший, промокший, голодный, он был собой. Он возвращался в явь. Правая нога затекла, штаны промокли, желудок был пуст. Надежда осталась во сне, с Карлом и самокруткой – ей не место здесь, в городе М., где надеяться не на что.

Е. кое-как встал, с болью в ногах. Сон растворился в вони, и Е. стало легче: проще жить без надежды, чем надеяться и страдать.

Что-то прилипло к ноге, к штанине у щиколотки.

Е. наклонился и —

– обомлел.

Это была самокрутка, мокрая и размякшая, недокуренная, с высыпавшимся табаком.

Е. поднес ее к носу.

Сладкий табачный запах. Запах из сна.

Из сна, которого не было.

Значит, есть Карл? Значит, есть Д.?

Потрясенный, Е. сунул самокрутку в карман и взглянул на часы. Шесть пятьдесят две. В семь просыпаются сборщики: они будут требовать деньги, протирая спросонья глаза, а денег у Е. нет.

Е. стоял в задумчивости, но времени думать не было. Карл ждал Е. на южной свалке – где было все, что нужно для жизни, а на севере, за мостом, ждал Д., еще не зная о Е. Если Е. не пойдет к Д., то останется без работы. Второй попытки не будет: слух об истории с К. расползется по городу, и кто возьмет Е., будь он хоть тысячу раз прав? Е. здесь никто. К. тоже никто, но он ближе к тем, кто выше, а значит, доверия больше. Поверят К., а не Е.

Е. разрывался в сомнениях первый раз в жизни – даже поташнивало. Стрелки наручных часов быстро бежали по кругу, время стремительно уходило, а Е. не шевелился, обездвиженный внутренней схваткой. Сборщики платы храпели, но все тише и реже – вот-вот проснутся и выйдут из будок на мост, навстречу утренним путникам, заспанные и злые.

Е. бросился вверх по набережной.

Ноги скользили по камню, Е. падал, вставал, часть пути прополз на коленях, обдирая их о бетон – вскоре он был наверху, потный и задыхающийся.

Сборщики перестали храпеть. Шесть пятьдесят семь, три минуты на путь через мост, на триста метров без остановки, хоть сил уже нет и ноги подкашиваются.

Стиснув зубы, Е. пошел по мосту сквозь плотный туман.

Шесть пятьдесят восемь.

Он ничего не видел на расстоянии вытянутой руки, но знал, что сборщики вышли из будок и открывают глаза, слипшиеся от гноя. У реки все гниет, даже мост. Мост не продержится долго, он весь покрыт ржавчиной, но это никого не волнует. Некому волноваться.