Дистопия М.

Поскользнувшись, Е. упал и поднялся не сразу. Он все равно не успеет, а раз так, то какой смысл вставать? Лучше вернуться назад, медленно, без боли в ногах и груди, без одышки и тщетной надежды. Сборщики не пропустят Е., схватят и бросят в реку, так гласят правила – но поскольку все платят, то никого еще не бросили, Е. будет первым.

Шесть пятьдесят девять.

Е. встал.

Ноги сами пошли вперед. Туман приглушал шаги. Сколько еще? Пятьдесят метров? Сто? Потерявшись в пространстве-времени, Е. каждый миг ждал, что сборщики кинутся на него, но их не было.

Внезапно он их увидел – в двух шагах от себя, слева и справа, толстых и низких, на пухлых коротких ножках. Они проявились в тумане как фотографии на бумаге.

Раскрыв рты, они смотрели на Е.

Е. не сбавил шаг.

Боль куда-то ушла. У Е. словно выросли крылья – он летел между ними, а те как в замедленной съемке двигались наперерез, опешив от неожиданности. На их толстых лицах шок сменялся испугом, гноящиеся глаза округлялись, а рты не закрывались, не издавая при этом ни звука.

Е. прошел между ними, в нескольких сантиметрах – и оставил их за спиной, стукнувшихся лбами.

Они не бросились вслед, а Е. не оглянулся. Он улетал прочь. Прочь от гнилого моста. Прочь от сборщиков, от которых вонь хуже, чем от реки. Они его не догонят, даже не побегут, Е. это знал, он почувствовал это, вылетев из тумана, клубящегося над рекой.

Здесь силы оставили Е., и он рухнул на землю.

Утреннее красное солнце вставало между высоток, а Е. лежал у моста на черном асфальте и умирал. В глазах у него потемнело. Он не мог дышать.

Ночь возвращалась к Е., черная как асфальт.

***

Е. не умер.

Он очнулся от громких звуков.

Сотни машин и тысячи ног были близко, асфальт гудел и дрожал – это проснулся город. Волна катилась с окраин, и Е. лежал у нее на пути, в лучах красного солнца, между жизнью и смертью, в настоящем без будущего. Жизнь вот-вот закончится – стоит лишь захотеть. Стоит остаться здесь – и город убьет Е., раздавит, затопчет, не заметив его, распластанного на асфальте в грязной серой одежде.

Е. умирать не хотел. Почему – сам не знал. Он отполз в сторону, на тротуар, и там сел, поджав колени к груди и уткнув в них лицо. Голова кружилась. Е. вырвало желчью, черной и горькой, но легче не стало.

Е. посмотрел на мост.

Оттуда выкатилась волна. Люди шли вперемешку с машинами, медленными и коптившими – словно змея выползла из тумана, длинная, толстая и бездушная. Тысячи слиплись в массу, чтобы стать в ней сильней – так они думали, а Е. было все равно, он был сам по себе.

Он встал.

Когда змея подползла, он пошел впереди, в двух шагах от нее, дивясь своей смелости. Что случилось с ним после встречи с Карлом? Он не может стать прежним – как все. В голове у него прояснилось. У него самокрутка в кармане, что является преступлением. Почему он не выбросил ее у реки? Зачем взял с собой? Чего он боялся раньше? Ничего. Он просто жил, ему было все равно, а теперь он идет впереди и многотысячная стриженая толпа дышит ему в спину. Они не видят его. Они не видят себя. Пешие смотрят вниз. Водители едут в толпе, сонные от духоты. Машины – сплошь ржавая рухлядь, ровесники лучших времен – когда не было М. и город был жив. Сегодня он мертв. Змея ползет от квартала к кварталу между высотками как между памятниками на кладбище, где похоронено прошлое.

Сам того не заметив, Е. обогнал всех на несколько метров. С каждым шагом он чувствовал себя лучше, боли в ногах не было, он шел легко и размашисто. Вспоминая ночь под мостом, он размышлял о том, не повернуть ли назад, к Карлу, на южную свалку, где есть все, что нужно для жизни – но шел вперед, подталкиваемый толпой. Развернись он, пойди против течения – раздавят, проглотят и переварят. Нет возможности повернуть – так думал Е., так хотел думать.

Вот и Приемная. Самое высокое здание в городе, тридцать три этажа, и на самом верху – Д.

Змея подползла к башне. От змеи отделился поток, длинная очередь из страждущих. Вытесненные на окраины, они вернулись, чтобы просить работу – какую угодно, даже на складе, бессмысленную, как вся жизнь.

Е. шел первым и первым встал у дверей.

***

Двери были закрыты.

Огромные, дубовые, в два человеческих роста, с медными ручками в форме колец размером с голову Е., они строились не для людей, а для гигантов, которых не существует. Никто не войдет в них без внутренней дрожи и осознания силы М., поставившего их здесь.

Семь пятьдесят пять.

Еще пять минут ожидания.

Толпа за спиной росла. Не издавая ни звука, она наваливалась на Е. и вдавливала его в двери силой тысячи тел. Тщетно сопротивляясь, Е. задыхался. Он не продержится пять минут, он совершил ошибку, встав в очередь, и расплатится за нее жизнью. Он хочет быть с Карлом. Что он делает здесь? Зачем умирает, второй раз за утро? Толпа пахнет гнилью. Она убивает медленно и бесшумно, выдавливает из него жизнь, сама того не желая. Люди в толпе не убийцы, они хотят быть ближе к дверям, к началу очереди за счастьем.

Теряя сознание, Е. повис на кольце всей тяжестью тела – и вдруг

– кольцо пошло вниз и двери открылись.