Дитя Афины

Медуза замерла, склонив голову и вцепившись дрожащими руками в потрепанные лохмотья хитона. Крупные слезы капали ей под ноги, а змеи на ее голове вырывались и тянули кожу.

– Смотрите. Это и есть проклятие. Вот что она сделала со мной.

Аретафила отпрянула, тряся головой. Страх был заметен по тому, как участилось ее дыхание.

– Ты, должно быть, разозлила богиню. Видно, ты совратила того мужчину. Ясно, что…

Медуза качнулась вперед:

– Нет, мама, нет. Клянусь, я ничего не делала. Все произошло так, как я вам рассказала! – Ее мать отшатнулась в страхе, и Медуза замерла на месте. – Пожалуйста, я клянусь твоей жизнью. Жизнями Сфено и Эвриалы…

– Богиня прокляла тебя вот так… Это невозможно. Если только ты не…

– Пожалуйста… – Это был голос ребенка, умоляющего родителей о доверии. – Я ничего не сделала. Вы должны мне поверить.

– Безобразн…

– Аретафила! – воздух сотряс голос Фалеса. Он сжал кулаки, белые костяшки просвечивали сквозь смуглую кожу. – Наше дитя пришло к нам. Она доверилась нам.

– Нет, она нас обманывает. Ты ведь понимаешь, ни один бог не совершит такое возмездие без причины.

Ожесточение и упрек в голосе ее матери жалили острее и больнее любых змеиных укусов. Но Медуза не винила ее. Кто, столкнувшись с чудовищем, попытается разглядеть что-то большее, чем зубы и длинные когти?

– Теперь вы понимаете, – сказала Медуза, зажмурившись, поскольку боялась не вынести разочарования на лицах родителей. – Это худшее из всех проклятий, что выпадали на долю человека. За всю историю богов вы видели что-нибудь подобное?

– Медуза…

– Отец, я больше не женщина. Я чудовище. Безобразный монстр.

Из ее закрытых глаз потекли слезы. Она не потрудилась их стереть. Слезы мало волнуют человека, весь мир которого разбился вдребезги. Слова закончились. Больше сказать нечего. В напряженной тишине Медуза ждала, хоть и не знала, чего именно. Возможно, удара вил, после того как родители вытолкают ее в темноту. Возможно, еще острее – нож в сердце или поперек горла. Отец убивал овец и коз. Он знает, как сделать это быстро. Как можно менее болезненно, если они решат даровать ей эту милость. Слышались только всхлипы матери. Неужели это последний звук, который ей предстоит услышать? Чего бы Медуза только ни отдала, чтобы им стала нежная материнская песня. Пение или смех. Она ждала проклятий, криков и боли. Но вместо них пришла нежность.

– На тебе лежит проклятие, – сказал Фалес. – Но это не приговор.

Он прошел вперед, взял свечу со стола и шагнул к дочери. В мерцающем свете ее змеи выпрямились, зашипев и обнажив клыки. Если Фалес и заметил их враждебность, то никак этого не показал. Он подошел к дочери и коснулся ладонью ее щеки. Змеи зашелестели, негромко и жалобно, то ли от гнева, то ли от удовольствия – Медуза не понимала, потому что они хоть и не нападали, но и не успокаивались.

– На тебе проклятие, – сказал он. – Нельзя отрицать, что оно… ужасно. Ты посвятила свою жизнь храму, а те, кому ты доверяла, отвергли тебя, когда ты нуждалась в них больше всего. Но знай – и услышь меня, потому что это правда: когда тебя настигло проклятие Богини, я был благословлен, потому что ты вернулась.

Медуза фыркнула.

– Я вернулась к тебе вот таким чудищем.

– С каких пор моя дочь стала судить о людях по цвету волос? – пошутил Фалес. – Я думал, что воспитал тебя получше. – Отец почти сразу перестал смеяться, но в сердце Медузы сверкнул крошечный проблеск надежды.

– Афина мудра, Медуза, – продолжил Фалес. – Она осознает ошибочность своего выбора. Поверь мне, дитя мое. Это не навсегда. Когда придет время, она вернет тебе прежний облик.

– Но если ты ошибаешься…

– Не ошибаюсь.

– Но если все-таки…

– Я говорю тебе правду, моя дорогая. Я бы поставил на это жизнь. Ты служила Богине только с любовью. Она поймет свою ошибку. Она все исправит.

Слезы Медузы падали крупными каплями, оставляя на полу темные круги. За шумом ее прерывистого дыхания не было слышно змей.

– Ты дома, дочь моя. Ты дома, и мы будем с тобой – Обхватив ее подбородок ладонями, он приподнял его. Медуза сморгнула слезы, и тут ее глаза встретились с глазами отца.

Глава одиннадцатая

Его губы растянулись и застыли в улыбке, такой знакомой и обнадеживающей, что Медуза не сдержалась и улыбнулась в ответ. Ее губы изогнулись в такой же улыбке – слабой, но уверенной; она ждала еще ободряющих слов. Прошла секунда, потом другая, а они все не звучали.

Глаза Фалеса, поначалу полные надежды и оптимизма, постепенно утратили блеск, а его рука, покоящаяся на щеке Медузы, похолодела: сначала пальцы, потом ладонь и запястье. Медуза потеряла дар речи, не в силах осознать, что она видит.

Тишину разрушил крик Аретафилы:

– Что ты наделала? Что ты наделала? – Она бросилась было к мужу, но отпрянула, услышав шипение змей; ее кожа побледнела, как расплавленный воск.

– Что ты наделала? – повторила мать.

Медуза не отрывала взгляд от отца; она прошептала:

– Это не… Я не… Отец! О, отец! – Она обхватила его руками: тело было холодным и твердым. Камень.