Дитя чудовища

— Можешь не говорить. Уж то, что больше тебе идти некуда, я и так понял.

— И пожалел меня?

— Дурак! Будешь об этом рассуждать, когда повзрослеешь, — огрызнулся Куматэцу, отвернулся и тихо буркнул: — Тебе в любом случае пришлось бы жить одному.

Эти слова показались мне на удивление убедительными, и я замолчал.

— Ты не сказал, как тебя зовут.

— И не скажу…

— А?

— Это личная информация!

Нельзя говорить незнакомым людям своё имя. Это личная информация, ею нужно дорожить. Меня так учили в школе. Хотя объяснять это монстру-медведю несколько странно.

— Э-эх. Хорошо, лет тебе сколько? — Куматэцу раздражённо обнажил клыки.

Возраст тоже личная информация. Я снова задумался, можно ли сказать. Мне казалось, если опять промолчу, противоречивые чувства просто сожрут меня заживо. Поэтому я показал на пальцах.

— Девять?..

Куматэцу пересчитал пальцы, затем самодовольно улыбнулся и откинулся на спинку кушетки. Ему явно пришла в голову какая-то идея.

— Хе-хе. Значит, так, девять по-нашенски — «кю», а ты, получается, Кюта.

Кюта? Да разве есть такое имя?!

— С чего это ты решил придумать мне имя?

— Теперь ты Кюта, запомнил? Ладно, Кюта, я спать, — Куматэцу демонстративно улёгся и повернулся ко мне спиной.

Сколько же сейчас времени? Никак первый час ночи.

Я отодвинул занавеску и вышел во двор. На небе горели бесчисленные звёзды, а вдали — огни оживлённых улиц. Больше всего внимание привлекало похожее на цилиндр здание. Скорее всего, водонапорная башня. Я вспомнил, что похожая есть и в Сибуе, в нижней Догэндзаке[8]. Кстати, и вон то здание с куполом я тоже помню. И другие, что издалека похожи на цветы гинкго. Что же всё это значит? Неужели этот мир как-то связан с Сибуей?

— Рэн, — послышался голос позади меня.

Я обернулся и увидел маму. Она стояла в фартуке у входа в дом и держала в руках поднос.

— Рэн, я сделала твой любимый омлет со свининой, поешь, пока не остыл.

Моя погибшая мама улыбалась и смотрела на меня. Я перестал понимать, где заканчивается сон и начинается реальность. В конце концов, разве город монстров сам по себе не напоминает сон?

— Да, иду.

Похоже, сегодня мой разум перенёс столько потрясений, что сейчас меня уже ничто не брало, и я двинулся вперёд, будто зачарованный. Но не успел я сделать и трёх шагов, как мама исчезла, словно её и не было.

И тут суровая реальность накрыла меня с головой. Я не выдержал, прислонился спиной к стене, опустился на корточки и обхватил руками колени. Я остался один, совсем один. Всё моё тело, словно иголками, пронзали печаль и отчаяние. Из глаз хлынули слёзы. Я пытался сдержаться, но невольно начал всхлипывать. Из кармана высунулся Тико, участливо пискнул и прижался ко мне, словно пытаясь утешить. А я всё равно продолжал реветь и не мог остановиться.

«Плакс я ненавижу», — вспомнились слова Куматэцу.

«Не реви, не реви», — раз за разом твердил я себе.

Бам-бам-бам-бам!

От громких звуков я проснулся и подскочил.

— А-а?!

Рядом стоял ухмыляющийся Куматэцу. В одной руке он держал сковороду, в другой — деревянный молоток.

— Жрать пора!

Пришло утро, небо окрасилось в чистый голубой цвет. Куматэцу снова поднял молоток и застучал по сковороде.

Бам-бам-бам-бам!

— П-перестань! — я зажал уши.

Прошлой ночью сон сморил меня в курятнике у лестницы, ведущей к дому. По словам Куматэцу, он уже подумал, что я сбежал, а потом нашёл меня в окружении кур. Я и сам задавался вопросом, почему до сих пор не унёс отсюда ноги.

Куматэцу навалил мне в миску целую гору риса и разбил на него несколько яиц.

— Всё злишься, что ли? Да ладно тебе, я ж просто дурачился! Взбодрись и ешь.

Тико сидел на моём плече и глодал сосновую шишку. Во всём доме я один молча смотрел на еду, не притрагиваясь к ней.

— Яйца только что снесённые, и есть их надо сырыми.

Передо мной лежали свежие яйца, ещё тёплые после несушек. Наверное, именно это тепло я и чувствовал, когда спал в курятнике.

Но я не мог себя пересилить.

— Ты что, не голоден? — недоверчиво спросил Куматэцу.

— Голоден! — выпалил я, потому что живот мой и правда пустовал.

— Тогда ешь!

— Не могу сырые!

— А?

— Как их есть, такие вонючие?

Я обожаю яйца, но сырые не переношу. Не понимаю тех, кто с аппетитом их уплетает.

— Как-как… Как обычно! Гляди!

Медведь палочками перемешал яйца с рисом и разом опрокинул в себя целую миску, после чего с набитым ртом поинтересовался:

— Ну, как тебе?

Я отвернулся, чтобы не смотреть на этот балаган.

— Дурак ты!

— Чего сказал?!

Вместе со словами из его рта во все стороны полетели крошки, некоторые угодили прямо в меня.

— Фу, мерзость!

— Ученику нельзя привередничать!

— Я тебе не ученик!

— Заткнись и ешь!

— Не хочу!

— Если так и будешь отказываться… — Куматэцу угрожающе наклонился ко мне.

— То что? — я тоже наклонился.

— Я сам их в тебя затолкаю!

Глупый медведь вытащил из корзинки яйцо и швырнул в меня, но я ожидал чего-то подобного и успел отскочить. Обезумевший монстр начал гоняться за мной вокруг стола.

Скоро у нашего представления появились зрители: в окно заглянули Хякусюбо и Татара:

— Прекрати, Куматэцу. Не надо так грубо.

— Слышал его, Куматэцу? Хорош эту мелюзгу гонять, врежь — и дело с концом.