Дитя Дракулы

21 января. За минувшие несколько дней многое ко мне вернулось: обрывочные воспоминания, фрагменты путешествия, приведшего меня в Уайлдфолд, и фрагменты дневника, с которого началось помрачение моего рассудка. Передо мной мало-помалу вырисовываются контуры общей картины. Я вижу, как и чем каждого из нас ослабляли и отвлекали: меня – моей одержимостью, Артура – болезнью бедной Каролины, Харкеров – семейными проблемами, профессора – физическим угасанием. И кто же вновь выступает из темноты в самый центр сцены сейчас, когда мы, все пятеро, обессилены до крайности? Разумеется, мы знаем его имя. Давно знаем.

Думаю, он еще не вернулся к нам в полном смысле слова, хотя его дух с каждым часом набирает силу. Свидетельства его скорого пришествия повсюду вокруг нас. Ибо Уайлдфолд заражен.

Сегодня я убил одного из них на берегу. Вообще, превращать такого было страшной жестокостью: он был старый и одноногий. Костыли у него отобрали, и когда я наткнулся на него в сумерках, он, извиваясь, полз по песку. Его лицо искажала гримаса мучительного, безнадежного голода; губы кривились, обнажая острые зубы в пене красной слюны. Он беспомощно хрипел и судорожно хватал ртом воздух (хотя, разумеется, ни легкие, ни иные внутренние органы у него уже не работали).

Приблизившись и распознав, что за существо передо мной, я несколько мгновений пристально смотрел на него сверху вниз. Он резко вскинул руки, потянулся ко мне. Забулькал горлом, заскулил, застонал. У меня была с собой длинная палка с заостренным концом (теперь я не расстаюсь с таким оружием).

И какое же счастье было снова ощутить прежнюю уверенность и страсть, вонзая кол в сердце существа! После долгих недель туманного беспамятства я вновь трепетал от знакомого темного восторга. Вампир на песке испустил единственный слабый вопль и сразу же начал рассыпаться в прах. Все настолько легко и просто – чуть ли не разочарование испытываешь.

Я оставил прах кровососа лежать где лежал, все равно скоро приливом смоет, и направился обратно к своему самодельному укрытию среди деревьев, где ныне живу. Почти сразу почувствовал, что за мной следят. Мигом схватил с земли первую попавшуюся палку и переломил пополам.

– Выходи! – крикнул я. – Я знаю, что ты здесь!

Ни звука, ни движения. После минутного колебания я снова крикнул, крепко сжимая кол в руке:

– А ну, покажись!

– Тише, – раздался позади шепот, заставивший меня вздрогнуть. – Не привлекайте внимания. У них слух острее нашего.

Я круто развернулся, готовый оказать сопротивление, но запнулся о какую-то корягу и грохнулся наземь. Задыхаясь от страха, я поднял взгляд.

Надо мной стояла женщина – вполне живая, к моему великому облегчению. В мужской одежде зеленого и коричневого цвета и с длинным изогнутым ножом в руке, носившим следы недавнего использования.

– Кто вы? – спросила она. – Вы не носферату.

– Я доктор Джон Сьюворд.

– Сьюворд? – переспросила она, явно узнав имя. – Лондонский врач-психиатр?

– Он самый. Вы меня знаете?

– Я ждала вас, да. Вернее, кого-нибудь из вас.

– А вы сами-то кто?

– Руби Парлоу, – ответила она. – Нам с вами предстоит большая работа.

Дневник Джонатана Харкера

22 января. Мы возвратились домой в Шор-Грин. В последнее время я не уделял должного внимания своему дневнику, как не уделял должного внимания очень и очень многим вопросам. После всех ужасных событий в Лондоне нашему сыну стало хуже. Теперь припадки у него каждый день, и они совершенно неуправляемые. Иногда кажется, что он потерян для нас – охвачен какой-то яростной внутренней борьбой между порядком и хаосом, надеждой и отчаянием. Нам остается просто уложить его поудобнее и ждать, когда приступ минует. В школу Квинси не вернется, пока не закончится этот ужасный период нашей жизни.

Случившееся в Лондоне, разумеется, стало тяжелым ударом для всех нас. Бедный Артур. Бедная Каролина. Насколько я понимаю, скромные закрытые похороны этой несчастной женщины, страдавшей душевным расстройством, состоялись только вчера. Мы не присутствовали, да нас там и не ждали. Артур знает о наших бедах.

При нормальном самочувствии Квинси, похоже, находит утешение только в рисовании. Он постоянно корпит над своим альбомом, хотя до сих пор не показал нам ни единого плода своих трудов. Боюсь, эту скрытность он унаследовал от меня.

Дело дошло до критической точки сегодня вечером, перед ужином, когда Мина явилась ко мне в гостиную. Я сидел там один, и, скорее всего, жена предполагала, что я уже приложился к бутылке. С учетом моего поведения в последнее время я не вправе осуждать ее за такие подозрения, но я был доволен и даже немного горд собой, когда она увидела, что я совершенно трезв и занят всего лишь чтением сегодняшней «Таймс», в которой содержались плохие новости из Лондона со всеми разговорами о чрезвычайных полномочиях, военном положении, фракции Тэнглмира и Совете Этельстана.

При виде Мины, вошедшей с самым решительным выражением лица, я опустил газету.

– Да, дорогая?

– Джонатан, – начала она, – нам с тобой обязательно нужно поговорить, прямо сейчас.

– О Квинси?