Дитя Дракулы

Наступила долгая пауза, во время которой ужасная правда стала для меня очевидной.

– Мистер Эмори, – твердо произнесла я.

– Да, мэм?

– Я не намерена впускать вас в дом.

– Почему же, мэм? – Голос у него был ровный, с отчетливыми угрожающими нотками.

– Боюсь, я знаю, во что вы превратились.

Он не ответил, просто шагнул вперед из темноты.

Бедный мистер Эмори. Я тотчас увидела, что с ним сделали. Мертвенно-бледный, с налитыми кровью глазами, он зашипел и растянул губы в оскале, демонстрируя наглядное доказательство того, что он уже не человек вовсе, а скорее существо. Двигался он гораздо проворнее и ловчее, чем возможно для человека такого солидного телосложения и возраста.

– Мне очень жаль, но я не позволю вам сделать ни шагу больше, – сказала я и выставила перед собой серебряное распятие.

Вампир пронзительно вскрикнул и попятился. Я стояла неподвижно, крепко сжимая крест в вытянутой руке. Через несколько мгновений, привыкнув к характеру нашего противостояния, гнусное существо, которое теперь ходило по земле в телесной оболочке бедного Эмори, снова двинулось вперед и подступило ко мне настолько близко, насколько осмеливалось, – так пес опасливо приближается к ярко горящему костру.

– Хозяин возвращается. – Теперь вампир говорил почти вкрадчивым тоном. – Он направляется к Белой башне. И намерен свершить свою месть, как только окажется там.

– Верю вам, – ответила я со всей невозмутимостью, на какую была способна. – Однако можете передать вашему хозяину следующее: все мы будем отчаянно сражаться с ним за каждую пядь своей земли и непременно победим в конечном счете.

Лицо Эмори исказила свирепая гримаса.

– О, но ваша хваленая команда распалась. Голландец мертв. Лорд сбежал из страны. Психиатр спятил, а ваш муж давно не боец.

– Мы восстановим свои силы. И станем сильнее прежнего.

– Ха! На нашей стороне весь государственный механизм. А на вашей… только разрушенные связи.

– У нас достаточно средств, – возможно тверже сказала я.

– Ах, мадам Мина, – прошипел кровосос, злобно сверкая глазами, – средств у вас гораздо, гораздо меньше, чем вы воображаете.

Лишь секунда понадобилась мне, чтобы с тошнотворной ясностью осознать истинность его слов.

– Мама? – внезапно раздался позади меня неестественно спокойный голос.

– Возвращайся в постель, Квинси, – велела я, не оборачиваясь и не сводя пристального взгляда с носферату. – Ступай в свою комнату и запрись.

Я услышала, как сын приближается.

– Нет, мама. Я не могу сделать, что ты просишь. И потом, держать гостя на пороге страшно невежливо. – Он возвысил голос. – Мистер Эмори! Входите, пожалуйста.

Дворецкий кинулся вперед.

– Квинси, нет!

Я резко повернулась к нему, по-прежнему держа распятье перед собой, но сын, мой родной сын с яростной силой ударил меня по руке, и оно со стуком упало на пол. Глаза Квинси горели красным – ярко-красным цветом раскаленных углей или рябиновых гроздей на снегу.

Когда он заговорил снова, его голос звучал не по-детски низко, и теперь в нем появилась странная, наводящая ужас гулкость.

– Мой отец идет, – сказал Квинси, и я услышала за спиной мерзкое хихиканье существа в обличье Эмори. – Мой отец идет за всеми нами.

Тогда я завизжала – но слишком поздно: руки мистера Эмори обхватили меня за плечи сзади, и что-то влажное зажало мне рот. Уже теряя сознание, уже проваливаясь в темноту, я услышала чей-то плач – чей именно, даже сейчас не могу сказать наверное.

Дневник Джонатана Харкера

23 января. После стука в дверь, раздавшегося через считаные секунды после нашего с Миной примирения, ничего не помню. На месте выпавших из сознания часов только темнота или картины, нарисованные воображением.

Очнулся сегодня утром в своей постели, в атмосфере глубокой и необычной тишины. По яркости света, лившегося в окно, сразу понял, что проспал слишком долго. Гробовое безмолвие в доме навело на мысль, что случилась какая-то беда. Я поспешно встал с кровати, но пол закачался и поплыл под ногами, будто палуба корабля, и мне пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Несколько раз вдохнул полной грудью, пытаясь справиться с головокружением и восстановить равновесие.

Достигнув желаемого, я крикнул:

– Мина! Квинси!

Ответом мне служило лишь глухое эхо моего голоса. Я вышел из кабинета и позвал жену и сына еще раз, но мой собственный крик царапнул меня по нервам, и больше я звать не стал.

В холле ощутил дуновение холодного воздуха и обнаружил, что входная дверь распахнута. Уже одно это выглядело зловеще, но вдобавок там имелись явные следы борьбы: пятна крови на ковре и брызги – на стене.

Вся сцена производила жуткое впечатление театральности – словно была нарочно обставлена мне в назидание. На полу валялась раскрытая книга. Не знаю, почему из всех более очевидных свидетельств насилия именно она привлекла мое внимание. Приглядевшись, я опознал в ней рисовальный альбом, над которым Квинси проводил столько времени в последние дни.