Дивеевские Христа ради юродивые Пелагия, Параскева и Мария

С этих самых слов, с середы вечера, она совсем умолкла. С субботы же 28 января совсем даже и глаз не раскрывала. И когда приехали к ней в этот день два племянника ее проститься с ней, то одного из них, Николая Андреевича, она только перекрестила.

С субботы на воскресенье ночью она крепко и будто так спокойно спала, что мы с матушкой благочинной говорили, что, может быть, судя по такому сну, она и поправится».

В воскресенье, 29 января, к вечеру с блаженной сделался сильный жар, так что она не могла уже уснуть. В последние часы жизни старица сильно страдала: кашель и мокрота душили ее и стесняли дыхание. Но ни жалобы, ни ропота не было слышно от нее, кротко и молчаливо терпела она свои страдания. В ночь на понедельник, 30 января, в 12 часов она вдруг совершенно успокоилась; тихо, крепко и глубоко заснула. И вот в этом-то последнем земном сне своем она ко второму часу стала дышать все как-то глубже и реже, и ровно в четверть второго часа на понедельник, 30 января (в праздник Трех святителей и день кончины ее матери), чистая, многострадальная душа Пелагии Ивановны отошла ко Господу.

Вспоминая последние часы земной жизни Пелагии Ивановны, одна дивеевская сестра писала: «Сестры все перебывали у ней и до самой кончины осаждали ее келию, желая принять последнее ее благословение; но неотступно день и ночь при ней пребывали, по назначению и благословению начальницы, кроме казначеи монахини Елены и трех ее келейниц, еще четыре сестры: Чернышева, Арвонатаки, Карамзина и я, грешная Кудрявцева. Глядя на нее, мы рыдали и невольно замечали, что ей были таинственные видения: то тяжелые и страшные для нее, то радостные и светлые. Вдруг, например, повернет голову к стене и грубым и сердитым голосом скажет, и пальчиком погрозит: “Нет, этого я не делала, это вы клевещете!” Видно, враг рода человеческого и к ней приступал со своею ложью и клеветами. А то раз, несмотря на страдания и на крайнюю слабость сил, накануне уже самой смерти, вдруг привстала на кровати, протянула ручки свои, высоко поднимая их, и в восторге воскликнула: “Матерь Божия!” Лицо ее сияло радостью, и вся она трепетала. Сказавши эти слова, она в изнеможении опустила свою голову на подушку. Видно, Матерь Божия не оставила ее без Своей Божественной помощи в последние минуты ее жизни».

Поклонившись до земли новопреставленной, казначея удалилась делать нужные распоряжения о похоронах, а другие сестры с рыданиями начали ее омывать и одевать, причем в келии ощущался особенный приятный запах, как будто от духов, хотя ни у кого их не было.

Погребение

Анна Герасимовна вспоминала: «Убрали блаженную в беленькую рубашку, в сарафан, положили большой серый шерстяной платок на плечи, повязали голову белым шелковым платочком — одним словом, нарядили так, как она и при земной жизни своей наряжалась. А так как она любила цветы, то в правую ее руку дали ей букет цветов, на левую надели шелковые черные четки, потому что батюшка Серафим, благословляя ее на подвиг юродства Христа ради, сам дал ей четки.

Лишь только убрали ее совсем, ударили в большой колокол, и так как это было в два часа ночи, то колокольный звон напугал многих сестер: думали, не пожар ли. Блаженная Паша Саровская, приютившаяся в то время у нас, сказала: “Какой пожар? Вот глянуло солнышко, ну снежок-то и растаял; теперь в обители-то у вас темно будет”.

Так и стояла Пелагия Ивановна три дня в крошечной, тесной келейке своей. Здесь битком был набит народ, ни на минутку не выходивший; здесь все время зажигались и горели свечи, непрестанно совершались панихиды, и вследствие того жара была нестерпимая, и, несмотря на все это, она лежала во гробе, моя красавица, точно живая, точно вся просветлевшая».

За девять лет до смерти блаженной Пелагии Ивановны, в 1875 году, когда собор во имя Святой Троицы был совсем готов к освящению и только ожидали приезда Владыки Иоанникия, который был тогда епископом Нижегородским, а впоследствии митрополитом Московским, блаженная Пелагия Ивановна однажды вошла в собор, оглядела в нем все и на вопрос сестры Елены Николаевны Анненковой (впоследствии матери благочинной, на которую было возложено устроение и благоукрашение собора): «Скажи, матушка, все ли так и все ли в порядке, и не забыла ли я чего?» — ответила: «Все хорошо, все так. А вот местечка-то мне не приготовила». Это весьма озаботило матушку Елену. Но вот прошло благополучно и освящение, а слова эти так и остались без исполнения.

Прошло пять лет. В 1880 году Пелагия Ивановна, уже никуда не выходившая из своей келии, однажды совершенно неожиданно пришла в игуменские комнаты, легла на кровать матушки, охала и металась, как больная (чем предсказывала почти полугодовую болезнь, которая вскоре постигла матушку), а потом, сходя с матушкиного крыльца, обняла Елену Николаевну и пошла вместе с ней по направлению к собору. Проходя мимо корпуса монахинь, говорила, что надо построже держать их. Потом подошли они к боковой северной паперти собора и остановились:

— Я у тебя усну, — сказала Пелагия Ивановна матери Елене.