Днепр – солдатская река

Воронцов остановил Гнедого. Прислушался к тишине леса. Анна Витальевна, мгновенно поняв его жест, прижала к груди спящего сына и тоже беспокойно оглянулась по сторонам. Лес жил своей жизнью. Он подчинялся только осени. Только ей. Даже война, время от времени вихрем проносившаяся над его чащами, берёзовыми рощами и овражистыми дубравами, не вносила в его жизнь ни хаоса, ни смятения. Рвались шальные снаряды, по растерянности или разгильдяйству артиллерийских расчётов и танковых экипажей отклонившиеся от курса, падали подожжённые истребителями противника или подбитые зенитными снарядами самолёты, забредали окруженцы и дезертиры обеих армий. Оставались срубленные верхушки деревьев, обломки искорёженного металла, кровавые бинты под соснами на подстилке из моха, трупы умерших от ран и замёрзших, потерявших силы и надежду выбраться к людям, которые могли бы им помочь. Лес быстро справлялся с вторжениями в его вековой мир. Человеческая плоть вскоре становилась почвой. Корни деревьев и трав расщепляли её на химические элементы, жадно поглощали, всасывали, оставляя на поверхности только клочки одежды, ремни и оружие. Но потом и это исчезало. Даже обломки сгоревших самолётов медленно погружались в землю. Их заваливало листвой, обмётывало зелёным молодым мхом и дымчатым лишаем, и этот естественный камуфляж до поры до времени сглаживал следы вторжения и частичного разрушения здешнего порядка, пока не приходил человек и не уносил железо и обшивку для своих нужд. Останки, ненужные и человеку, были предоставлены времени.

Воронцов умел понимать лес, его тишину и вздохи, шорохи деревьев и трав, голоса птиц и зверей. И потому сразу различил звуки шагов. Шёл человек. Примерно в полусотне метрах от них. Там, в стороне, была просека, та самая просека, которую рубили когда-то в первую военную зиму прудковцы, пробиваясь к озеру и спасаясь от казаков атамана Щербакова. Шедший наверняка знал дорогу и пользовался ею не впервые. Звуки шагов равномерные, как удары пульса. Значит, шедший не услышал их.

Воронцов сделал знак Анне Витальевне. Она понимающе кивнула. Вытащил из кармана кусок сухаря и сунул Гнедому. Конь потянул чуткими ноздрями и тут же благодарно потянулся к сухарю мягкими замшевыми губами. Воронцов погладил его, перекинул через голову повод и передал Анне Витальевне.

– Возьмите и это. – И он вытащил из кармана шинели «вальтер». – Знаете, как им пользоваться?

Она кивнула и взяла пистолет.

– Если начнётся стрельба, поезжайте туда. – Он махнул рукой на северо-восток. – Всё время держитесь этого направления. Мимо Прудков не проедете. Перед Прудками, в поле, разыщите большие камни-валуны. Возле них ждите меня до захода солнца. Потом идите в деревню. Дом Бороницыных возле пруда, в ракитах.

– Саша, – услышал он голос Анны Витальевны, когда уже уходил, осторожно раздвигая ветви бересклета, – будьте осторожны.

Воронцов сделал вид, что не услышал её шёпота. Так было легче и для него, и для неё.

Анну Витальевну Воронцов всегда воспринимал как человека из другого мира. Он знал её историю. Кое-что рассказывала сама Анна Витальевна. Кое-что Зинаида. И всегда выпрямлялся и внутренне собирался при встрече с ней. Жена Радовского. Бывшая радистка спецподразделения абвера. И не просто радистка, а специалист по радиоделу. Кажется, даже работала инструктором радиодела в школе абвера. Теперь Радовский прячет её и сына на хуторе. И сам пришёл сюда. То ли действительно мечется между двумя присягами и родиной, то ли ведёт тонкую игру с дальними перспективами. Когда они вчера разговаривали в келье монаха Нила, Воронцов готов был поверить каждому его слову и жесту. А теперь начал сомневаться. Всё ли так, как говорил Радовский? Нет ли здесь какого-либо подвоха? А что, если, по его плану, период жизни на хуторе для Анны Витальевны, а вернее, для опытной радистки спецподразделения абвера, истёк, и пришло время легализоваться где-нибудь в окрестной деревне? Прудки с его своеобычным внутренним уставом жизни – идеального место для очередного переселения. И время для него выбрано самое подходящее.

Шаги становились всё ближе. Кустарник кончался, и впереди уже виднелись редкие сосны, снизу обмётанные зарослями черничника и моха. Мох топил звуки шагов, но незаметно подобраться к дороге здесь было невозможно. Воронцов подождал, пока шедший по дороге прошёл вперёд. Вышел к лощине, к каменистому переезду и залёг за ивовым кустом. Приготовил автомат, переведя затвор на боевой взвод. Здесь, в лесу, была другая война, она сильно отличалась от фронта, от передовой, с её чёткими линиями, позициями противника и соседей, с артналётами и долгожданной кашей, которую старшина с каптенармусом даже во время обстрела притаскивал в окопы. Здесь всё было иначе. Но и эту войну он знал. Знал главный принцип войны в лесу – здесь можно успешно действовать и в одиночку. Особенно если противник – солдат фронта, а не солдат леса.

В группе Юнкерна наверняка были и те, и другие. Хотя вторых, возможно, больше.