Дневник, 1893–1909

Витте: «Я думаю, что картина бедственного состояния крестьянства очень преувеличена. Крестьянское благосостояние со времени освобождения крестьян не понизилось, но вследствие того, что крестьяне предоставлены самим себе без помещичьей опеки, возникло между ними не чувствовавшееся прежде неравенство между богатыми и бедными. Прежняя прямая линия получила волнообразную форму, и части ее, выражающие понижение, притягивают внимание критикующей публики».

Я: «Но Вы же сами говорили и подавали Государю записки о необходимости заняться крестьянским делом».

Витте: «Я не могу во все вмешиваться, меня уже и так слишком в том обвиняют. Да и сомневаюсь в том, чтобы нашелся человек, который решился бы произвести необходимый для экономического подъема переход от общинного владения к подворному».

Я: «А Сипягин?»

Витте: «Он этого не сделает. Он человек не обширного ума, но понимающий трудность проведения больших государственных вопросов. Он превосходной души человек, и его назначение весьма счастливо, потому что он не затруднится высказать Государю то, что признает истиной, предотвращающей вред, но все, им сказанное, будет иметь форму, нисколько не неприятную».

Я: «Очень жаль, что он обязан, кажется, своим назначением Ивану Николаевичу Дурново, который утверждает, что он засвидетельствовал Государю намерение Александра III назначить Сипягина министром внутренних дел».

Говоря о других своих сотоварищах-министрах, Витте передает тягостное впечатление, произведенное на него накануне государственным контролером Лобко, который в совещании о нефтяных источниках настаивал на том, чтобы источники отдавались по возможности бедным людям, а не богатым, как это делает Витте.

Я настаиваю на не раз высказанном мной убеждении, что чиновники — первые социалисты.

Витте доказывает, что у него в Министерстве финансов нет такого направления. Я смело отвечаю, что он это воображает, что и его чиновники, все умножаемые, также зловредны, как и в других ведомствах, вследствие своей безответственности, беспримерной в других государствах.

15 апреля. В Департаменте законов: представление Человеколюбивого общества об увеличении чиновничьих штатов и назначении пособия из государственного казначейства (35 тысяч рублей).[608] Тщетно силюсь доказать, что нельзя отдавать платимые народом налоги на благотворительность.

16 апреля. В 9 ½ часов у великого князя Константина Константиновича в Мраморном дворце. Уговариваю его ко дню столетия Государственного совета сделать выборку из дневника отца его и напечатать брошюру, которая выставила бы в надлежащем свете патриотические чувства Константина Николаевича, его горячее желание пользы Отечеству, а вместе и представит доказательства пользы, принесенной Советом.

Мысль ему нравится, и он выражает намерение привести ее в исполнение.

Затем уговариваю его не противодействовать приведению в исполнение моего соглашения с Куропаткиным об уступке нашему рисовальному училищу помещения, занимаемого Педагогическим музеем в стенах Соляного городка.

Заезжаю к графу Палену, который очень взволнован внесенным в Государственный совет представлением Витте об ограничении земского обложения.

17 апреля. В общем собрании по поводу представления министра государственных имуществ об урегулировании землепользования на Кавказе стараюсь доказать, что провозглашение, что земля должна быть казенной на веки, а крестьяне должны только пользоваться ей, противно обещаниям, данным правительством при освобождении крестьян. Что подобная земельная политика согласна с учениями социалистов и, в частности, с аграрной программой социалистического конгресса в Марселе в 1892 году, на котором заявлена необходимость национализировать землю, то есть признать ее собственностью государства[609], которое будет раздавать куски тем, кои сами ее обрабатывать не станут.

К моему удивлению, никто не возражает, и председательствующий Сольский предлагает: всю мою речь включить в журнал заседания.

Этого я еще не видал за всю мою службу в Совете.

20 апреля. Захожу к Победоносцеву, который жалуется на Сипягина, который, уезжая с Государем в Москву, просил Победоносцева поправить редакцию рескрипта с характером манифеста, имеющего быть адресованным великому князю Сергею Александровичу.[610]

Действительно, Сипягин прислал Победоносцеву три проекта, никуда не годные, но когда Победоносцев написал ему рескрипт по-своему, то редакция его, рескрипта, была сначала отдана на обсуждение пяти псевдолитературных чиновников, а затем вручена правителю канцелярии Истомину, который переделал ее по-своему!..