Дневник, 1893–1909

На первое я возражаю, что в Москве, лежащей в центре кустарных производств, найдутся все воспособления, необходимые для изданий и т. п., а на второе рассказываю историю возникновения в 1851 году Кенсингтонского музея по инициативе принца Альберта, а затем устройства такого же музея в Берлине по почину дочери принца Альберта — кронпринцессы, матери нынешнего императора[597].

Заключаю требованием, чтобы Кустарный музей был перенесен в Москву.

Ермолов, чрезвычайно раздраженный моим требованием, с запальчивостью отстаивает свое представление. Его поддерживает Витте. Сольский, председательствовавший в департаменте, выражает готовность передать дело для нового рассмотрения в департамент.

Ввиду настояния Ермолова я заявляю, что, быть может, представилась бы трудность решить вопрос сегодня же, но что при рассмотрении дела в департаменте вновь можно истребовать заключение московского генерал-губернатора, который, не увеличивая расхода (на что указывал Ермолов), найдет полезным и возможным перевести музей в Москву.

Так дело и решается единогласно к сильному огорчению ничтожного Ермолова.

Апрель

1 апреля. Накануне, проезжая по Дворцовой набережной, встречаю императора, едущего на дрожках и возвращающегося из крепости, куда ездил поклониться гробницам предков, уезжая в Москву, где, по настояниям великого князя Сергея Александровича, Их Величества будут говеть.

На днях в Комитете министров рассматривался вопрос, следует ли передать телефоны в казенное управление или же надлежит оставить их на арендном праве в пользование частных лиц. Большинство присутствовавших настаивали на том, что подлежавший обсуждению вопрос есть вопрос законодательного свойства и подлежит рассмотрению Государственного совета, но, по настоянию Витте, его союзники Сипягин, Дурново, Сольский были противного мнения, которое и было утверждено Государем. Забавен этот страх пред Государственным советом, несмотря на его всякого рода понижение.

Чрез год минет сто лет со дня учреждения Государственного совета. Пред отъездом за границу великого князя Михаила Николаевича было у него совещание, составленное из председателей департаментов, меня и государственного секретаря Плеве для выяснения, действительно ли 30 марта 1801 года есть день основания Государственного совета. Вопрос решен в утвердительном смысле.

После того у меня был разговор с Плеве, и на его вопрос о том, как праздновать этот день, я отвечал: «Во-первых, не давать никаких наград чиновникам, а, во-вторых, дать Совету грамоту с перечислением его заслуг и, если можно, издать вновь Учреждение Совета, включив в него категорическое предоставление председателям права приглашать в заседания посторонних лиц, могущих своими объяснениями содействовать к лучшему разрешению рассматриваемых дел». Для достижения этой цели я отдал себя и своего секретаря Штендмана со всеми имеющимися у нас печатными и рукописными историческими материалами в распоряжение господина Плеве.

На днях заехал ко мне министр юстиции Муравьев и уговаривал принять председательствование в имеющей образоваться комиссии для рассмотрения предположений об изменениях в судебных уставах. Разумеется, я ему отказал, не считая себя вовсе для такого дела пригодным.

Разговаривая об этом предмете с Победоносцевым, я услышал от него, что при назначении министром юстиции Манасеина он, Победоносцев, составил перечень необходимых в судебном строе изменений; Государь поручил Манасеину произвести эти изменения, но все представления на эти темы в Государственном совете были отвергнуты и имели последствием лишь усиление раздражения Александра III против судебных учреждений, чему я часто был свидетелем.

Такой маневр совершенно в характере Победоносцева. Сам он остается вне всякой ответственности, поставленные им цели преследуются вкривь и вкось, результат нулевой и неудовольствие всеобщее.

3 апреля. Получено известие об опасном состоянии здоровья великой княгини Александры Петровны, находящейся в Киеве, в основанной ею наподобие монастыря женской общине[598]. Разойдясь с своим мужем, великим князем Николаем Николаевичем, она жила со священником своей домашней церкви, человеком самой низкой нравственности. В последнее время его удалили. Победоносцев сообщил мне, что Александра Петровна изложила письменно свои посмертные распоряжения и между прочим такое: «Прошу, чтобы на моих похоронах было как можно меньше великих князей».