Дневник, 1893–1909

К нему присоединяется большинство членов, из коих Тернер доходит до того, что полагает излишним сохранить губернскую коллегию.

Витте опровергает это слишком смелое предположение, но, видя, что его приятелю Сипягину приходится не по силам тяжело, утверждает, что [при] рассмотрении существа того, что будет требоваться от местных людей, выяснится то, к кому следует обращаться, переходит к этому, разъясняет, что местным людям будет послана программа занятий, больше ничего, а в заключение лишь вскользь упоминает, что будут устроены уездные комиссии, ответы коих через губернские совещания будут доходить до нас.

Спрошенный им почему-то Плеве говорит, что уездные комиссии дадут лишь «увеличение разговорного материала» (sic), а затем предлагает предоставить соглашению Витте и Сипягина требование сведений, от кого они захотят, в губерниях, где не существует выборных учреждений.

В заключение Витте объявляет, что таким образом должен почесться решенным вопрос о том, что требование сведений будет делаться рассылкой программы, а также решено, что будут устроены и губернские, и уездные комитеты для представления совещанию сведений.

Таким внезапным со стороны председателя заявлением оканчивается прение по этим вопросам, и Сипягин остается выгороженным от начавшейся, нелегкой для него, критики его проекта губернской коллегии.

14 февраля. Заседание общего собрания Исторического общества в Зимнем дворце в Малахитной гостиной, под председательством Государя (см. «Правительственный вестник» № 39)[694]. Чувствуется равнодушие юного монарха, совершающего обряд, навязанный ему уважением к памяти своего отца, сколько-нибудь живого, теплого, человеческого все меньше и меньше. Не такие характеры могут успешно водить людские массы. Да хранит провидение от бед Отечество наше.

21 февраля. Четверг. В Москве 19 февраля великий князь Сергей Александрович разрешил рабочим праздновать день освобождения крестьян, не только дозволил им толпами с музыкой проходить по городу и у памятника Александра II служить панихиду, но сам участвовал в этом шествии. По этому поводу, придя в новый клуб и застав там великого князя Владимира Александровича, говорю ему следующее: «А в Москве генерал-губернатор экзерцирует толпу, приучая ее к массовым уличным демонстрациям. Для рабочих устроены клубы, в которых они собираются для обсуждения средств достижения своих целей. Всем этим руководит некий Зубатов. А кто этот Зубатов — спросите здесь стоящего Ивана Николаевича. (Дурново удаляется к окну и смотрит на Неву, чтобы выйти из неприятного положения.) Я скажу Вам, кто этот Зубатов, — это полицейский агент, оказавшийся агентом социалистов, а теперь попавший снова в милость [к] великому князю и уверивший его, что единственное средство сохранить [спокойствие] среди рабочих заключается в удовлетворении их требований реформами сверху, не ожидая насильственного движения снизу. В чем именно заключаются требования — этого никто не разбирает».

Великий князь, смущенный таким неожиданным заявлением, предлагает приняться за вист. После обеда, воспользовавшись отсутствием свидетелей, продолжаю: «Ваше Высочество, те отношения, которые Вы установили со мной в течение сорока лет, обязывают меня говорить с Вами так откровенно, как никто этого не сделает. События надвигаются грозно. Неудовольствие, неуважение к правителям растет и выражается в неслыханных формах. Известно ли Вам, что запрошенный по поводу последних университетских буйств в Киеве Драгомиров отвечал, что он не решился дать войскам приказание стрелять, потому что офицеры заявили, что, вероятно, солдаты их не послушают и что во всяком случае они, офицеры, на следующий после такого приказания день не выведут более войск из казарм!.. Знаете ли Вы, Ваше Высочество, что уличной толпой предводительствовали переодетые унтер-офицеры местных войск с красными знаменами в руках?.. Вскоре не станет войска, и то же самое повторится в Петербурге. Великий князь Павел Александрович уехал за границу. Кому Вы поручили в его отсутствие командование гвардейским корпусом?» Владимир Александрович: «Дивизионному генералу Евреинову». Я: «Не знаю его, но желаю, чтобы он был на высоте, требуемой этим политическом постом. Все петербургские скандалы известны в малейшем провинциальном закоулке, да еще в преувеличенном виде. От мала до велика всякий громко твердит, что так продолжаться не может и что конец нынешнему правительству близок. В эту минуту в клубе человек двадцать членов, из коих ни один не скажет Вам того, что я говорю, но кои поголовно во взаимных разговорах все повторяют то, что я Вам высказываю. Государь при наилучших пожеланиях не имеет никаких твердых взглядов. Среди окружающих его лиц нет ни одного, понимающего серьезность положения и имеющего ясное понятие, что надо делать. Сипягин, коему он доверяется, человек крайне ограниченный, самолюбивый, тщеславный и необразованный. Положение с каждым днем делается более и более не только серьезным, но грозным».