Дневник, 1893–1909

Выслушав это, я отвечал, что сущность предлагаемых им к немедленному исполнению мер без сомнения заслуживает одобрения, но что форма указов и вообще правительственных манифестаций излишня. Довольно перейти с искренностью на путь законности, и первые же по этому пути шаги изменят настроение, без сомнения, ныне враждебное, всей страны. Но всего этого для успешной деятельности правительства недостаточно. Люди собираются в гражданские общества для того, чтобы обеспечить свою личность и главное орудие проявления ее — свое имущество. Всякое правительство, какие бы ни были его взгляды, должно из среды массы населения останавливаться на группах, по значению и устойчивости своим представляющих наиболее надежную опору мирного порядка и гражданского успеха. В России более чем в каком бы то ни было другом государстве политическим фундаментом правительственного здания является сельское население, а прочен этот фундамент тогда, когда крестьянская толпа находится под влиянием не случайных авантюристов, а, напротив, старших крестьянина братьев — крупных землевладельцев, представителей просвещения и по возможности бескорыстного труда. Вот этот порванный союз необходимо сколько возможно восстановить в той или иной форме. Вот на этом союзе надо воздвигнуть правительственный порядок, порядок, в коем чиновники являются исполнителями приказаний, а не каким-то особым привилегированным [сословием]. Этим людям, на земле сидящим и трудящимся, дана должна быть возможность и трудиться, и радеть о местных общественных интересах. Иными словами, земские учреждения следует не угнетать и преследовать, как это делал Сипягин, а, напротив, позаботясь о хорошем их личном составе, дать всевозможную свободу в распоряжении местными хозяйственными, имущественными интересами. Ни о каком парламенте речи быть не может, но о связи центра с отдаленными от него местностями, о даровании возможности не одним чиновникам, а и вотчинным собственникам трудиться на пользу Отечества и выступать на поприще такого служения — вот о чем следует позаботиться, вот чем надлежит удовлетворить справедливое притязание русского народа, вот чем быстро может и должно наступить иное настроение, чем то тревожное, смутное, отовсюду доносящееся чуть не поголовное неудовольствие.

22 апреля. Понедельник. После заседания общего собрания подхожу к Фришу и говорю ему, что мне кажется необходимо для рассмотрения представления Сипягина об учреждении «Дворянского отдела» пригласить петербургского и московского губернских предводителей дворянства (Зиновьева и Трубецкого). К этому присовокупляю, что имею основание думать, что они ожидают быть приглашенными. Такое сообщение приводит Фриша в затруднение, однако он решается передать статс-секретарю поручение пригласить этих двух предводителей на заседание. Но через несколько минут он подходит ко мне и говорит, что находящийся в Совете товарищ министра Стишинский считает необходимым предварительно испросить согласие министра внутренних дел Плеве. Со своей стороны Фриш заявляет, что, по его мнению, такое приглашение произведет «усложнение». Я отвечаю ему, что по статье 12 «Учреждения Государственного совета» председатель департамента может приглашать кого угодно, а потому я не понимаю, при чем тут Стишинский; что же касается «усложнения», то я привык рассматривать дела с точки зрения правильности их разрешения, а не усложнения или упрощения.

Вечером получаю повестку, что доклад дела о «дворянском отделе» отложен.

23 апреля. Вторник. День рождения императрицы Александры Федоровны. По экстренному в 10 часов поезду члены Государственного совета в числе других приглашенных отправляются в Царское Село. Дожидаемся окончания обедни внизу до наступления времени принесения поздравлений Их Величествам.

Такие собрания, вследствие затруднений, создаваемых климатом для общественных сходбищ, всегда имеют характер полуполитической полусалонной биржи; здесь встречаешь людей, к которым не имеешь основания поехать нарочно, а с коими тем не менее есть повод обменяться мыслями, так, например, на этот раз разговариваю:

1) с Дашковым так: «Позвольте мне вмешаться не в мое дело. Я видел Вашего молодого человека (великого князя наследника) в Государственном совете и в Финансовом комитете. Он крайне мил, любезен, искренен, но, конечно, ему надо много учиться в практическом смысле. Как полезно было бы, если бы он стал ездить в Первый департамент Сената во дни доклада наиболее важных дел, рассматриваемых при участии министров или их товарищей». Дашков: «Это было бы прекрасно, но как это сделать? Я могу сказать об этом императрице Марии Федоровне, но она не решится говорить об этом Государю». Я: «Особливо теперь». Дашков: «Да». Я: «В таком случае хотите, я уговорю великого князя Владимира Александровича сказать об этом Государю, приняв в основание, что он сам четыре года присутствовал в Сенате, а я, будучи обер-прокурором, готовил его к каждому заседанию». Дашков: «Это было бы очень хорошо».