Дневник, 1893–1909

2) С Плеве: Я: «Вы — умный человек и примете то, что я Вам скажу, в истинном его смысле, не останавливаясь на отдельных словах. Скажите, как поступить с сипягинским представлением о Дворянском отделе? Вы, конечно, разделяете мое мнение, что такого вздора утвердить нельзя, но я понимаю, что еще в течение некоторого времени Вы должны быть осеняемы тенью Сипягина». Плеве: «Об учреждении „отдела“ всенародно объявлено рескриптом 1 января на имя И. Н. Дурново, и потому нельзя оставить слова эти без всякого исполнения. Прежде всего я должен еще доложить об этом Государю».

Я: «Мне кажется, что желательно бы оттянуть дело до осени». Плеве: «Можно бы выставить необходимость приглашения к докладу нескольких предводителей, что ввиду приближения конца сессии представляло бы затруднение». Я: «Вполне с Вами согласен».

После такого соглашения Плеве начинает высказывать мне желание иметь мою поддержку. Я отвечаю ему, что, конечно, человек, подставляющий, как он, лоб под пулю, чтобы поправить нагроможденные ошибки правительства, конечно, заслуживает поддержки от всякого благонамеренного и благомыслящего; что я готов его поддерживать, но не знаю, чем и когда могу быть ему полезен. Плеве отвечает: «Вы крупная политическая личность. Вам ставится один упрек: Вы обращаетесь с людьми как с лимонами, кои бросают, выжавши из них сок». Я отвечаю, что, к сожалению, и лимонов-то не видал и не вижу. Плеве повторяет просьбу о поддержке с моей стороны, присовокупляя, что и он, в свою очередь, может быть мне полезен.

Поддержку я ему обещаю, но о том, чтобы рассчитывать на его поддержку, умалчиваю: во-первых, потому, что мне она не нужна ни на что, а во-вторых, потому, что если бы и была нужна, то я бы на нее ни в каком случае не рассчитывал.

После поздравлений и завтрака за десятиприборными круглыми столами императрица Мария Федоровна, что называется, fait cercle[714], то есть разговаривает с некоторыми из числа присутствующих; императрица Александра Федоровна удостаивает этой чести лишь нескольких дам, а император ограничивается разговором с княгиней Долгорукой (рожденная Шувалова, жена обер-гофмейстера) и графиней Гендриковой (рожденная Гагарина, жена обер-церемониймейстера).

В 2 ½ часа поезд, возвращающий нас в Петербург.

25 апреля. Среда. Заседание Сельскохозяйственного совещания. Продолжительные разговоры об устройстве мелкого кредита для крестьян.

26 апреля. Четверг. В Соединенных департаментах заседание, долженствующее сделаться достопамятным, об уничтожении круговой поруки при взыскании платежей с крестьян. Представление Витте принимается единогласно, так как единственного, но упорного противника этой меры — Сипягина, по счастью для России, более не существует, а его нимфа Эгерия[715], Мещерский, не имеет входа в стены Мариинского дворца. Витте хлопочет о том, чтобы мера эта была объявлена в форме манифеста, в котором было бы упомянуто и о сложении недоимок по выкупным платежам. Сольский не без основания колеблется в том, следует ли это делать. На вопрос, ко мне по сему предмету обращенный, отвечаю Сольскому, что компетентный в этом авторитет должен быть Плеве. В конце заседания товарищ Плеве, Стишинский, заявляет, что его начальник желает, чтобы об уничтожении круговой поруки и скидке недоимок по выкупным платежам было объявлено манифестом. К этому Стишинский прибавляет, что эти даруемые народу милости не должны бы распространяться на те пять уездов, в которых были аграрные беспорядки. Такое заявление вызывает выражение негодования в наиболее честных и благомыслящих членах.

Вечером у меня собираются: Пален, Герард, А. Сабуров, Шамшин, Гончаров для обсуждения сипягинского проекта об учреждении дворянского отдела. Читаем записки: а) петербургского губернского предводителя дворянства Зиновьева и б) постановление девятнадцати губернских предводителей, собравшихся в Москве. В обеих записках высказывается полное неодобрение сипягинского проекта.

Поговорив о делах, переходят к сетованиям о настоящем и к воспоминаниям о прошедшем. Пален рассказывает, как во время исполнения им обязанностей председателя Комитета министров он получил представленное варшавским генерал-губернатором Гурко Государю предположение о том, что находящиеся в пределах Польши четыреста тысяч германских подданных составляют главную помеху успешности русского управления. На представлении этом была сделана такая высочайшая отметка: «Предложить им перейти в русское подданство и выслать в Германию тех, кои не захотят принять русское подданство». Пален поехал к Государю и доказал ему невозможность такого распоряжения. Государь зачеркнул такую свою резолюцию, которая в таком виде и хранится в архиве Комитета министров.