Дневник, 1893–1909

Я говорю приблизительное следующее: «Не обладая столь обширными, как Петр Петрович, сведениями, я внимательно прочитал обе записки и не могу не отнестись с полным уважением к добросовестности, к искренности, к мужеству составителей их. Вопросы, ими затрагиваемые, положение, ими очерчиваемое, столь серьезно, заслуживает такого внимания, что нельзя не принять предложение нашего председателя о собрании материалов, нужных для обсуждения мер, необходимых, чтобы пособить злу. Но вопросы эти столь обширные, настолько приближаются к пределам нашей программы и даже иногда из них выходят, что труд этот нельзя совершить, не выслушав министра внутренних дел, мощное слово коего должно рассеять всякие по этому предмету недоразумения».

Слова мои были приняты с недоумением и не нашли поддержки в председателе, несколько испуганном моей смелостью.

Плеве в течение нескольких минут обдумал свой ответ, который, разумеется, был вполне одобрителен и полон сочувствия.

Таким образом, я достиг желаемого результата: выражения единодушия правительственных органов в столь важном порученном им деле.

6 мая. Понедельник. Рождение императора. Государственный совет приглашен в Царское Село для принесения поздравлений. В «Правительственном вестнике» объявлено назначение двух членов Государственного совета: а) Кривского — саратовского губернского предводителя дворянства, ярого представителя сословной и всякой иной реакции, б) Платонова, сенатора Кассационного департамента, ничтожного как личность, заявившего о себе как председателе мнимо-государственных бесед, некогда устраивавшихся у Татищева по инициативе Мещерского, влиянию коего приписываются оба назначения. Сам Мещерский получил Владимирский крест на шею. Все это возбуждает удивление, неудовольствие, можно сказать, негодование. Назначены два генерал-адъютанта: Мейендорф и Васильчиков, два генерала свиты: Абаза и Мосолов, два флигель-адъютанта: князь Трубецкой и граф Шереметев. Обширные страницы газеты наполнены множеством всякого рода чиновничьих поощрений.

В ожидании момента принесения поздравлений толпа мундирных поздравителей немножко слишком шумно сплетничает, устраивает делишки, сообщает друг другу новости, которые ничуть не привлекательны. В Вильне[724] ранили губернатора Валя, правда, дрянного во всех отношениях человека; в Нижнем и Саратове толпа с красными знаменами бушевала на улицах. Это вчера, а что будет завтра, так как редко проходит день без новостей подобного рода.

В шествии поздравителей я иду за Ванновским и слышу, как вдовствующая императрица говорит ему: «Je suis heureuse de vous voir ici»[725].

После завтрака обыкновенный cercle, совершаемый Марией Федоровной в назидание молодых величеств, остающихся в углах и разговаривающих лишь с двумя-тремя наиболее приближенными (то есть подобострастными) лицами.

На обратном в Петербург пути сижу в вагоне с только что приехавшим из Парижа московским губернским предводителем дворянства князем Трубецким. Его заботит, быть может, в слишком значительной мере предположение Сипягина об учреждении в Министерстве внутренних дел Особого по делам дворянства отдела. Трубецкой подтверждает все те ужасные о положении населения сведения, кои получаются в форме разных записок Сельскохозяйственным совещанием; утверждает, что в Париже открыто говорят об имеющих последовать в Петербурге покушениях.

Вечером с Боткиным и Китовым исправляем журнал Государственного совета о художественно-промышленном образовании.

7 мая. Вторник. Обед при дворе в царскосельском дворце в честь приехавшего в этот день президента Французской республики Лубе[726]. Из членов Государственного совета приглашены председатели департаментов и статс-секретари. В этом последнем звании приглашен и я, независимо от того, что имею звезду Почетного легиона, полученную от французского Institut[727] в день празднования своего столетия. Мое старшинство в чине сажает меня за обеденным столом так высоко, что, очутившись почти насупротив Их Величеств, могу следить за происходящим. Разговора между хозяевами и гостем почти нет. Государь произносит свой тост прекрасно, без запинки, звонким голосом[728]. Старичок Лубе читает свою речь, составляющую почти повторение слов Государя. Возле меня сидит secretaire gêneral du president Combarie [?][729], бойкий, расторопный человек лет сорока. После обеда нас представляют президенту, на которого жалко смотреть, до того он измучен всем тем, что ему пришлось в этот день проделать. Юные величества любезно разговаривают с французскими моряками и военными, но весьма скоро устают от этого нелюбимого ими занятия. Вдовствующая императрица, напротив, в назидание им держит и их, [и] нас более часа на ногах, разговаривая со множеством людей, избегая, конечно, высказать мне малейший знак внимания. Тень Володи Шереметева, должно быть, довольна. Домой на Морскую удается добраться в двенадцатом часу. Уф!..