Дневник, 1893–1909

Лобанов заявил категорически, что не разделяет мнения императора, что, напротив Россия удерживает Францию от окончательного торжества в ней анархических начал, что, отшатнись Россия от Франции, и страна эта, впав в революционные крайности конца прошлого столетия, могла бы пролить поток на всю Европу, не исключая и самых старинных монархий, что во Франции не может быть ныне речи о «revanche»[473], что борьбы политических партий делают невозможным какое-либо внешнее проявление силы, что восстановление монархии при нынешних условиях во Франции невозможно. В заключение Лобанов объяснил Вильгельму неверность сообщенных им о передвижении французских войск сведений. (Относительно последнего факта приближенные императора заявили, что сведения эти почерпнуты императором из каких-то газет, а отнюдь не из достоверного источника.)

Затем император Вильгельм перебросился на армянские дела. Лобанов сказал, что полученные им в Париже сведения дают основание думать, что англичане хотят завладеть Дарданеллами. — «В таком случае, берите Константинополь».

Лобанов отвечал, что в таком случае вся торговля нашего юга осталась бы в руках англичан.

Император Вильгельм заявил, что во всяком случае он предоставляет нам делать в Турции что угодно. Относительно русского Государя Вильгельм говорил с большой симпатией и напомнил о японском соглашении[474] как о доказательстве этой симпатии.

За разговором последовал завтрак, на котором Лобанов познакомился с довольно бесцветной императрицей.

1896

Март

12 марта. Прохворав сильным припадком подагры, я в конце ноября уехал во Францию и по совету врачей отправился на берег Средиземного моря в Монте-Карло, где весьма скоро почувствовал полное от своих болей облегчение и укрепление расшатанных мучениями и бессонными ночами сил.

В конце декабря приехала жена моя, и мы провели вместе январь месяц.

Получив известия о нездоровье второго моего сына,[475] а также уведомления от заведующего делами нашими Гамершмита о неисправности Богословского управления в исполнении поставки рельсов, я поспешил в Петербург, где попал в кучу всякого рода неприятностей.

Государь принял меня очень ласково, и этот прием возбудил против меня злобу известной группы людей, во главе коих стояли граф Шереметев и Сипягин, а орудием коей явился Мещерский, напечатавший в своей газете «Гражданин» пасквильную на меня статью.

Сыновья мои отправились к Мещерскому и поколотили его один палкой, а другой нагайкой. Мещерский предъявил к ним иск у мирового судьи, и на них посыпались журнальные статьи журналистов, испуганных подобного рода формой ответственности.

По счастью, опасения относительно неисправности поставки рельсов не подтвердились, и я по обозрении и приведении в порядок этого и нескольких других своих дел мог снова уехать на праздники в Париж, где жена моя оставалась лечиться у знаменитого массажиста Мецгера.

Петербург произвел на меня грустное впечатление. Молодой император, преисполненный самых лучших чувств и стремлений, чужд всякой подготовке к тяжелому, внезапно выпавшему на долю его труду. Ничтожные, унаследованные им от отца его министры грызутся, интригуют, добиваются власти.

Наиболее всех презираемый, подобострастный, преследующий только мелкие себялюбивые интересы Дурново получил первенствующее место председателя Комитета министров.

Чрезвычайно умный, даровитый, но лишенный общего образования и специальных по своей части сведений министр финансов обуреваем властолюбием и претендует на положение первого министра. Его беззастенчивая смелость грозит серьезными нам опасностями. Председатель Департамента экономии Сольский, полуразвалившийся телесно и духовно, вместо чем играть роль умерителя недовольно обдуманных прорывов Витте, раболепно ему повинуется.

Победоносцев, несмотря на бездарность свою в сфере какого бы то ни было творчества, пользуется доверием и дает неизменно отрицательные советы по всем предлагаемым ему вопросам. Ему удалось отклонить назначение министром внутренних дел Плеве или Сипягина и провести на этот пост Горемыкина — человека, бесспорно, честного, умного, добросовестного, но подвергшегося сильнейшему гонению со стороны партии, покровительствуемой императрицей Марией Федоровной и претендующей быть продолжательницей Александра III.

По счастью, внешняя политика попала в руки моего приятеля князя Лобанова, который в один год поставил Россию в исключительное положение могущества и славы. Из многочисленных усложнений мы вышли более чем благополучно и благодаря тому можем еще продолжать сохранение внутренней беспорядицы и путаницы, но, конечно, злоупотреблять этим положением опасно.

Государь понимает значение трудов Лобанова, очень ценит их и высказывает ему внимание, что возбуждает зависть и ненависть прочих министров, ведущих против него ожесточенную войну. Думаю, что одной из главных причин к тому еженедельно (по вторникам) получаемое Лобановым приглашение завтракать с Их Величествами втроем после своего всеподданнейшего доклада.