Дневник, 1893–1909

Накануне вечером в театре[483] (спектакль-гала) Государь, обращаясь к директору театров Всеволжскому, сказал: «Как приятно, что все праздники прошли в таком порядке; все эти иностранцы ничего не могут критиковать».

Покуда Государь произносил эти слова, на Ходынке собрались густые темные тучи народной толпы. Получив о том уведомление, граф Воронцов-Дашков телефонировал обер-полицмейстеру Власовскому о необходимости посылки полиции. Власовский, по приказанию великого князя Сергея Александровича, обиженного тем, что на время коронации его подчинили министру двора в отношении коронационных распоряжений и, издавна враждуя с Воронцовым, никаких мер не принял.

Наутро собралась полумиллионная толпа, приходившая в массовое движение по земельному пространству, покрытому глубокими ямами, рвами, оставшимися после имевшей место здесь несколько лет тому назад выставки[484]. Люди падали и гибли сотнями. К этому прибавилось глупое устройство помещений, в коих раздавались подарки. Устроены были коридоры, в коих полумиллионная толпа должна была проходить попарно, и здесь началась смертельная давка.

Полиции не было никакой. Великий князь генерал-губернатор ужинал и слушал цыган в трактире Стрельна[485]. В пятом часу утра он возвратился в Москву на глазах людского потока, стремившегося по Тверской на народный праздник. Чрез час на Ходынке было от 1,5 до 2 тысяч мертвецов. Поехали доложить великому князю, но его служители сказали, что имеют приказание не будить его ни в каком случае.

Когда он проснулся и окружавшие стали уговаривать его поехать на место несчастья, то он отвечал, что не может, потому что должен снимать фотографию с группой офицеров Преображенского полка; прибавив, что ему там и делать нечего, потому что он не сестра милосердия!..

Поехав к Государю и застав его за туалетом, он доложил ему, что погибло более 70 человек.

Государь сначала решился не ехать на бал к французскому послу Монтебелло, но потом по совету дядей остановился на мысли поехать на короткое время, а в конце концов пробыл на бале до конца.

О Ходынском деле назначено было следствие чрез судебного следователя, но так как следствием руководил министр юстиции Муравьев — креатура великого князя, то Государь (вероятно, по внушению Воронцова) поручил графу Палену рассмотреть это следствие и внести со своим заключением в Совет министров. Об этом был написан на имя Палена рескрипт.

Великий князь Сергей Александрович уговорил своих братьев за него вступиться, утверждая, что ни одного дня не останется генерал-губернатором, если рескрипт не будет немедленно уничтожен. Государь имел слабость не только согласиться, но еще назначить Сергея Александровича командующим войсками Московского округа на место зачисленного в члены Государственного совета Костанды.

По поводу этой истории разыгрались многочисленные сцены и ссоры между членами императорского семейства. К этому прибавилась война между Алексеем Александровичем и Александром Михайловичем, претендующим на место генерал-адмирала и так далее.

Все разъехались, перессорившись.

Вообще, вся эта коронация была чересчур раздута людьми, желавшими таким образом понравиться юному Государю. Из политически-религиозного обряда сделали какое-то представление международного ипподрома. Всякие проходимцы: англичане, американцы ехали сюда для того, чтобы развлечься, посмеяться. Принцев наехало без конца, чтобы попировать на счет русского мужика, к смерти которого все великие мира высказали преступное равнодушие. Непростительнее всех остается Сергей Александрович, который даже не отменил своего бала и преспокойно танцевал, покуда хоронили жертв столь небрежно, презрительно устроенного от имени царя праздника.

Октябрь

Вот уже целый год, как я ничего не писал на этих страницах[486], да и действительно, ни охоты к писанию, ни даже материала не было.

Прошлой осенью меня схватил сильный припадок подагры, и я пролежал шесть недель в Царском Селе до полного наступления зимы. Как скоро силы то позволили, врачи отправили меня на теплый воздух, к Средиземному морю, где я и прожил до февраля, когда вернулся по делам в Петербург.

Дела, или скорее «дело» заключалось в разного рода трудностях, возникших при сооружении сталелитейного и прокатного заводов на крайнем севере, в принадлежащем жене моей Богословском округе.

По привычке подчас слишком доверять людям или, правильнее говоря, давать слишком большие полномочия (без коих ведение дел невозможно) я поручил сооружение и ведение дела горному инженеру Ауэрбаху, который, не имея надлежащих сведений, сам не сумел найти и сохранить надлежащих сотрудников, недостаток коих при географических и климатических трудностях тяжело отозвался на ходе дел, угрожая неисправностью принятой округом поставки рельсов на Сибирскую железную дорогу. Кое-как дело устроилось, и я мог возвратиться к жене во Францию и провести еще недели три в Cap-Martin[487]. Незадолго до отбытия в Москву для присутствования при коронационных празднествах мы вернулись в Петербург.