Дневник братьев Гонкур

25 апреля, среда. Настоящий литератор – это наш старина Тургенев. Ему только что вынули из живота кисту, и он говорил Доде, который его на днях навещал: «Во время операции я думал о наших обедах – искал слова, которыми мог бы точно передать вам ощущение от стали, прорезающей мне кожу и проникающей в мясо. Это как будто банан, который разрезают ножом!»

6 июня, среда. Сегодня у меня был воспитанник коллежа, один из тех больших бородатых учеников, у которых на лице что не волос, то прыщ. Он преподносит мне свои восторги и сообщает, что в настоящую минуту интеллигентные воспитанники, зубрилы и любители литературы в коллеже делятся на два лагеря: будущие воспитанники Нормальной школы, поклонники Абу и Сарсе[130], и другие, на которых, будто бы, из всех современных писателей самое сильное влияние имеют Бодлер и я.

7 июля, суббота. Во мне живет постоянная забота о том, чтобы продолжить себя после смерти, пережить самого себя, оставить изображение себя, своего дома. К чему?..

7 сентября, пятница. Сегодня церковный обряд у гроба Тургенева заставил выйти из парижских домов целую толпу людей богатырского роста, с расплывчатыми чертами лица, бородатых, как Бог-Отец, – целую Россию, о существовании которой в столице и не подозреваешь. Было также много женщин – русских, немок и англичанок, – благоговейных и верных читательниц, пришедших поклониться великому и изящному романисту.

31 декабря, понедельник. Пристанищем моего духа весь конец этого года были столовая и рабочий кабинет Доде. Здесь я находил у мужа – живое и сочувственное понимание моих мыслей, у жены – полное любви и преданности уважение ученицы к учителю, и постоянную ровную дружбу, без взлетов и падений – у обоих.

1884

5 февраля, вторник. Сегодня за обедом у Бребана говорили о том, как нынче подавляется ум ребенка, ум юноши громадностью преподаваемых ему предметов. Говорили, что над новым поколением производят опыт, результат которого пока трудно предвидеть. И среди спора один из собеседников иронически начинает развивать мысль, что, пожалуй, всеобщее обязательное образование лишит будущее общество образованного мужчины и подарит ему образованную женщину: утешительная перспектива для будущих мужей!

7 февраля, четверг. Обед у госпожи Команвиль, племянницы Флобера.

Общество состояло из бывших красавиц – жен биржевых маклеров, баронесс, вышедших замуж за художников, синих чулков – журналисток, светских людей, занимающихся лингвистикой, знатоков клинописи, румынских химиков.

Обед давался в маленьком особняке зажиточного буржуа. И роскошь особняка, шелковая обивка стен, спокойное, сытое довольство хозяев дома нагнали на меня какую-то грусть и навели на мысли о последних годах жизни бедного Флобера, окончательно разоренного этой благополучной супружеской парой и вынужденного курить сигары по одному су за штуку. Право, отличная выдумка – эти брачные соглашения!

Пасхальное воскресенье. Весь день провел за чтением переписки Стендаля. Его душа кажется мне такой же черствой, как его проза.

* * *

Уход от литературы представляется мне выходом в отставку, что всегда влечет за собой скуку, приближение к спокойной неподвижности смерти.

18 апреля, пятница. В книжной лавке Шарпантье у всех на устах улыбка, возвещающая об успехе. Из восьми тысяч экземпляров первого тиража «Шери» шесть тысяч проданы.

19 апреля, суббота. Этого предисловия к «Шери» я, разумеется, не написал бы, если бы у меня не было брата. Меня-то теперь более или менее признают и книги мои продаются – да, я удовлетворяю этим двум условиям успеха в нынешней его форме. Это бесспорно. Но я чувствую потребность в горькой и мучительной жалобе на ту несправедливость, которую встречал до самой смерти брат мой, после всего того, что он сделал со мною вместе. В сущности, в озлоблении на мое предисловие меня больше всего удивляет, как мало понимают эти самые критики, которые то и дело нападают на буржуа за недостаток художественного чутья.

Говорю, например, о японском направлении в искусстве, а они думают, что это искусство создало только те немногие смешные безделушки, про которые им сказали, что это – верх безвкусицы и отсутствие рисунка. Несчастные! Они до сих пор даже не заметили, что весь наш нынешний «импрессионизм» порожден созерцанием японских рисунков и подражает их светлым тонам. Они не заметили и того, что западный художник признает при росписи тарелки лишь украшение, помещенное в середине предмета или же состоящее из нескольких частей, из которых две всегда под пару друг другу и уравновешиваются взаимно; а подражание в современной керамике рисунку, сдвинутому на одну сторону предмета, рисунку несимметричному, означает измену культу греческого искусства, по крайней мере в орнаментации.