Дневник добровольца

В палату добавили ещё одного парня. Расписной. Будет третьим. Молодой, но уже с бородой. Долго не брился. Привезли с ожогами. Рука и лицо. Левая сторона. Работал на том участке, где сейчас Калаш.

Расписной назвал меня дяхой. Сразу вспомнил Рутула.

— Ты из Дагестана?

— Из Саратова.

— Меня боевой товарищ из Дагестана дяхой называл. Поэтому спросил. Его позывной Рутул.

— У нас тоже есть парень с таким позывным.

— Да?! Значит, у вас брат нашего Рутула. Брат-близнец.

— У него ранение в голову было. Осколок.

— Рутул рассказывал.

26 октября, 10:30

Процедуры, процедуры, процедуры.

Перечитал начало дневника. Пережил заново.

26 октября, 18:20

Стою перед выбором. С одной стороны, хочу попроситься из госпиталя в располагу — сил нет здесь находиться на пороге дембеля, а с другой… Меня одного забирать не будут. Ибрагима и Шакая присоединят. Значит, не дам парням возможности нормально отдохнуть и подлечиться. Получается, что на другой чаше весов здоровье боевых товарищей.

27 октября, 13:29

Не выписывают.

28 октября, 14:57

Изменился ли я? Внешне, да. Поседел. Похудел. Отрастил бороду. Полюбил короткую стрижку. Меньше сутулюсь. Дыхание стало тяжелее. Но голова, кажется, лучше работает.

Нет прежнего бардака. У каждой мысли своё место. Можно взять любую, поносить, а потом аккуратно снять и положить на место.

Не думаю, что, когда вернусь домой, голова останется такой же собранной. Скорее всего, окажется во власти творческого беспорядка, в котором жила до моего ухода на войну.

Натура гибкая. Быстро встраиваюсь в среду и впитываю в себя окружающее пространство, становясь ничем от него не отличимым. С этим помогла разобраться война, и в этом увидел большой минус.

Общаясь с плохими людьми, становлюсь плохим. До отвращения к самому себя. С хорошими — хорошим. Но никогда не бываю настоящим.

Отсюда, видимо, взращённая интровертность, которая помогала сохранять идентичность.

Гибкость — неизменное качество натуры. Надо принять и перестать искать подпорки. Поэтому, вернувшись с войны, постараюсь ещё меньше общаться с людьми. Хочу быть до конца настоящим.

Моё отношение к происходящему не изменилось. Война способна открыть в человеке его лучшие качества, которые в условиях мирного существования пылятся за ненадобностью где-то глубоко внутри.

Война — это самое прекрасное, что произошло со мной за пятьдесят лет жизни.

Дырка в ноге чешется. Рана заживает.

29 октября, вечер

Этаж, где размещаются раненые из нашего подразделения, атмосферой похож на пансионат. Парни стригутся, стираются, торчат с телефонами в курилке — курить разрешили у туалета, не у всех есть возможность спускаться вниз на улицу, ходят или катаются на инвалидных креслах с кружками, из которых дымится свежезаваренный чай. Спокойные лица, лёгкие. Медсёстры называют нас мальчиками. Всех, независимо от возраста.

Пытался дозвониться до мамы Элпэка, но не получилось. Звонок через ватсап не проходит. Скорее всего, у неё в телефоне этого мессенджера нет.

Завтра, надеюсь, нас выпишут. Меня, Ибрагима и Шакая. Парни в госпитале порозовели, подлечились и отдохнули. Надеюсь, у них будет всё хорошо. А я… а я буквально через пару дней домой.

30 октября, день

Выписывают. Сегодня на базу, завтра в сторону дома. Курю, курю, курю, накуриться не могу.

Сфотографировались с Ибрагимом и Расписным. Расписной полночи в телефоне торчал. К обеду только проснулся.

Впрочем, я тоже читал новостные ленты, силясь понять, что в моё отсутствие происходило на большой земле.

Многое кажется смешным и ненужным. Наносным, не стоящим внимания. Пустым.

Есть некоторый мандраж, потяну ли я теперь мирную жизнь? Как впишусь? Столько всего чуждого стало. Ещё одно испытание.

Боже милостивый, спаси и сохрани. Дай сил, терпения, стойкости и мужества.

30 октября, 19:17

За нами в госпиталь приехала скорая помощь медроты. Вышли во двор. Во дворе стоит Прочерк с перевязанной головой. Затрёхсотило в Сердце Дракона.

Последние десять дней, пока я был в госпитале, Прочерк находился там. Говорит, тяжело. Немцы как с цепи сорвались. Отбивались. С доставкой совсем плохо. «Ноги» не могли зайти. Плюс ко всем бедствиям — нашествие мышей.

Двадцать восьмого вывели. Его и Сургута. Ранило дней за пять до выхода. Ранение — царапина. Рассечена кожа. Сразу отвезли в столичный госпиталь. Положили в фойе. Мест нет. Битком. Проверили. Череп цел. Отправили назад.

Стояли во дворе госпиталя, в котором я лежал, ждали сопровождающего. Болтали. Прочерк исхудал. А я, наверное, чуть поправился. Пришёл сопровождающий, погрузились и поехали. Я, Прочерк, Ибрагим и Шакай.

Привезли в медроту. В располагу завтра. Сегодня ночуем здесь. Встретил нас Снежок. Разместил по разным комнатам. Я в комнате у Снежка.

Думал, что Снежок не узнал меня. Но когда расположился в комнате, присел на кровать и закурил, принёс еды, колу, сникерс и сказал, что память у него хорошая, к тому же, как он выразился, я — единственный человек на войне, который читал Стругацких.