Дневник «Эпик Фейл». Куда это годится?!

Глава 36. Придержи коней, парень!

Я не верю в приметы. Но если бы верил, то, увидев поутру пустую клетку, горстку разбросанных перьев и довольного белого медведя с набитым ртом, счёл бы это дурным знаком.

В ярости я бросаюсь к платяному шкафу, где хранятся вещи дяди Густава, хватаю один из галстуков и превращаю его в медвежий намордник.

– Всё, с меня хватит! – бушую я. – Терпение моё лопнуло! Я к тебе со всей добротой, и вот как ты мне платишь! Это твоя благодарность?

Эпик заваливается на спину, ждёт, что ему почешут брюхо.

– Ты поставил под угрозу всё, абсолютно всё, – продолжаю распекать партнёра я. – Нас вышвырнут из этого дома, нам негде будет жить. О чём ты вообще думал?

На самом деле я отлично знаю, о чём думал Эпик. Он ненавидел Торпеду Боба. Ненавидел и боялся, поэтому и совершил свой ужасный поступок. Позволил возобладать инстинктам хищника.

Конечно, если ты детектив, такое поведение недопустимо. Детектив обязан не терять головы.

– Тебя ждут последствия, – предупреждаю я партнёра. – И весьма серьёзные.

Однако это всё потом. Сейчас нужно разобраться с более насущной проблемой. Смыть в унитаз улики. Сочинить историю. Обмануть маму.

И собираться в школу как ни в чём не бывало. Причесаться. Почистить зубы.

– Тимми, ты где? – неожиданно зовёт мама.

У меня начинает дёргаться левый глаз, за ним – правый.

– Я ТУТ НИ ПРИ ЧЁМ! – кричу я в ответ.

– Что? – переспрашивает она, входя в ванную.

Я гляжу на воду в унитазе и замечаю несмытое пёрышко. Моментально захлопываю крышку и запрыгиваю на неё с ногами.

– Тимми, чем это ты занят? – поднимает брови мама.

– Утренней гимнастикой, – бодро рапортую я. – Прыгаю на унитаз, потом смываю. – Я нажимаю на кнопку смыва в надежде, что пёрышко наконец унесёт водоворотом.

– Перестань, пожалуйста. Ты напрасно расходуешь воду. И с чего тебе в голову пришло выполнять такое упражнение? – Мама опирается спиной на тумбочку и скрещивает на груди руки.

Я молчу.

– Тимми, нам надо поговорить.

– Повторяю: я ни при чём.

– В чём ни при чём?

– Ни в чём ни при чём.

– Не паясничай! – Мама строго наставляет на меня палец. – И слезай с унитаза.

Я спрыгиваю на пол.

– Прежде всего, пожалуйста, не переживай. То, о чём я собираюсь тебе сказать, – моя проблема, не твоя.

Надежда резко возрастает. Сейчас мама скажет, что это она не уберегла птичку.

– С твоей точки зрения, новость вообще замечательная.

Ну, это уж она загнула. Торпеду Боба я, признаюсь, не любил, но праздновать его кончину вряд ли стану.

– В общем, так, Тимми: тебе больше не нужно ходить в Академию Глобермана.

– Что? Что?!

– Мне звонили из отдела образования. Это долгая история, но вкратце дело в следующем: они выяснили, что мы живём у тёти, а тётин дом находится в другом районе.

– И что из этого?

– Если ты из другого района, то не можешь посещать эту школу.

– Академию Глобермана?

– Да.

Я вынужден отстреливаться.

– Но сегодня-то мне можно пойти? Ничего страшного, если я похожу туда ещё один денёк.

– Нет, – возражает мама. – С сегодняшнего утра ты официально отчислен из Академии.

– ЧТО?

– Можешь оставаться дома. По крайней мере, пока не решим, в какую школу тебя перевести.

– НО СЕГОДНЯ я ДОЛЖЕН БЫТЬ в АКАДЕМИИ!

– Тимми, – мягко произносит мама, – тебе туда нельзя.

– МНЕ ОЧЕНЬ НАДО!

– Не понимаю, – разводит руками мама. – Я думала, новость тебя обрадует. Ты же терпеть не можешь школу, особенно эту. И ты только и делал, что жаловался – на учеников, на…

Я не слушаю маму. Всё, что я слышу, – это треск, с которым лопается моя надежда на участие и победу в конкурсе.

Целая Вселенная коллапсирует с оглушительным треском. И всё из-за адреса. Кто-то как-то узнал, где я живу, и тут же помчался докладывать об этом кому-то другому.

Так устроен этот мир. От злости я впадаю в безумие.

– ВЫХОДИТ, Я ЗРЯ СТАРАЛСЯ, ЧТОБЫ МЕНЯ ВЫГНАЛИ ИЗ СТАРОЙ ШКОЛЫ?

На моих глазах выражение маминого лица меняется. Понимание. Растерянность. Шок. Гнев.

Я улепётываю так быстро, как только позволяет гипс.

Из ванной.

Через весь дом.

Через застеклённую террасу во двор.

Забираюсь на спину моего раненого слона.

Где я могу кричать и ругаться на этот несправедливый мир.

На Карла Кобалински.

На Александра Скримшо.

На Ролло Тукаса.

На Академию Глобермана.

Но я не ругаюсь.

Потому что вижу лицо. Лицо за забором.

И тогда я ору во всё горло:

– ЖУЛЬНИЧЕСТВО и МАХИНАЦИИ ПОВСЮДУ!

Глава 37. Тим и его символы

– Что это? – спрашивает женщина в кресле, обитом кожей.

– Труба Ужаса, – объясняю я, указывая на рисунок. – Коррупция и обман привели к тому, что она перестала функционировать.

– А что это за разбухший участок?

– Это засор.

– Закупорка вызвана белым медведем, – продолжаю я. – Он оказался слишком толстым и застрял в трубе. Его нельзя было пускать в трубу, но взятки и махинации сделали своё дело: медведя пустили.

– Хорошо, Тимми, на сегодня, пожалуй, достаточно.

– И теперь я должен страдать, доктор Дандлдорф. Я в ловушке – позади белого медведя, застрявшего в трубе. Так устроен этот мир, доктор, если вы ещё не поняли.

– Ох, Тимми, когда ты так говоришь, мне кажется, у тебя почти нет прогресса.