Дневник. На Поместный Собор. 1917–1918

Воскресенье. 12-е ноября. Служил в Храме Спасителя литургию, а затем от Собора панихиду по убиенным в междоусобной брани. Пред панихидою я сказал речь по поводу современных событий, вызвавших такое ожесточение сердец, что довело братьев до богоубийства и человекоубийства. Под богоубийством я разумел расстрел и разрушение Кремля и его святынь. Между прочим, я говорил: «Святая Церковь, как чадолюбивая мать, объемлет любовию всех людей и чрез нас, недостойных представителей ее, молится о живых и умерших, о спасении душ их, ради чего снисшел на землю Господь Иисус Христос. Сейчас мы будем молиться об упокоении душ усопших, убиенных в междоусобной брани. Но, памятуя о жертвах, мы должны обратиться к нам, пока еще живущим в этой юдоли плача и слез, и посмотреть на нашу жизнь. Что она теперь представляет собою? Ужасом веет от жизни такой. Сердцу не верится, что все это есть. Сном кошмарным кажется то, чему мы были свидетелями в самое недавнее время, всего несколько дней назад. Страшно становится за душу народную. Запах могилы уже слышится в ней». Я охарактеризовал такое состояние ожесточением сердец, о чем говорит Псалмопевец в 94-м псалме, 7–8 стих*. Оно — безумная вражда на Бога, сатанинское состояние души, ведущее к богоубийству. Исчерпывающим примером этого является Израиль, взысканный щедротами Бога, осыпанный его благодеяниями. Но ожесточение обратило этот народ избрания и благословений, великих и всемирных обетований, в народ отвержения и проклятия и привело их к ужасу и преступлению богоубийства. Сравнил я затем русский народ с Израилем и показал, что и он, взысканный милостями Божиими, доходит теперь до богоубийства, что и выразилось в оскорблении Кремлевских святынь, — что вызывает горький плач. Некогда, говорил я, плакал Спаситель, смотря на град Иерусалим, любуясь его красотою, в предведении, что он скоро будет разрушен. Разве мы не любовались, не восхищались духовною и физическою красотою Кремля? А теперь… плач и слезы. Разрушенные стены вопиют и служат укором для русского человека. Но он теперь должен быть еще дороже для нас, как сугубо дороги для нас — мать и вообще близкие люди, опозоренные и израненные разбойниками. И в таком роде. Речь, кажется, произвела должное впечатление, судя по тем вздохам и той сосредоточенности и таинственной молчаливости, какие всегда чувствуются.

Из храма Спасителя я поехал на Ордынку в Марфо-Мариинскую обитель, навестить Великую княгиню и болящую игумению Покровско-Воскресенской пустыни, Петроградской губернии, матушку Евфросинию (Арсеньеву, дочь известного публициста Арсеньева). Оказывается, я прибыл к концу трапезы, за которою под председательством Княгини трапезовали — митрополит Петроградский Вениамин, епископ Тульский Иувеналий, епископ Пермский Андроник, местный причт. Преосвященный Андроник служил здесь, а Вениамин и Иувеналий пришли просто помолиться и были приглашены на трапезу. А я положительно ничего не знал о таком соборе епископов и приехал просто навестить. Княгиня, по-видимому, была рада («тронута», по ее словам) моему посещению и тотчас же предложила мне пообедать, от чего я не отказался, и мне одному подан был обед, а другие простились и ушли. Во время обеда Княгиня рассказывала о том, как ее хотели арестовать в начале революции — в феврале, за то, что она «немка»; как она предложила им помолиться в храме, как сестры стали плакать и не пускали ее, так что «самозванцы» уехали ни с чем, заявив ожидавшей толпе на улице, которая готовилась к зрелищу, что они ничего не могут поделать. У Княгини удивительно благодатное настроение, и она еще верит, что немцы будут побеждены, и Россия воскреснет для новой лучшей жизни. Посетил я затем матушку Евфросинию, страдающую туберкулезом одного из звеньев позвоночника. Здесь у постели сидит ее архипастырь и духовный отец митрополит Вениамин. От Княгини мы вместе с митрополитом Вениамином и уехали. По пути, в Толмачевском переулке, я навестил директора гимназии Виноградова, женатого на старшей дочери покойного моего друга графа Комаровского. Мы ничего не знали друг о друге со времени междоусобицы. И теперь с радостию встретились и обменялись ужасами пережитых дней.

С трех до шести в митрополичьем помещении было епископское совещание. Прежде всего заслушано было мое сообщение о поездке с епископом Никандром в Донской монастырь* на предмет предварительного осмотра его для приспособления его под «архиерейский покой». Постановлено сделать его архиерейским монастырем, состоящим в ведении Патриарха. Об этом доложить Собору.