Дневник. На Поместный Собор. 1917–1918

Новая революционная власть сделала все от нее зависящее, чтобы испортить этот великий праздник. Ограничив свободу доступа в Кремль, эта власть не захотела, из боязни народного гнева, предоставить и тем, кто получил право входа в Кремль, возможность помолиться и принять участие в этом великом событии. По уговору, состоявшемуся вчера, совместно с Патриархом и нами, здесь обитающими архиереями, отъезд наш в Кремль должен был состояться в таком порядке: свита выезжает в половине восьмого, часть из архиереев в восемь, часть — в четверть девятого, а Патриарх без четверти девять. Около восьми часов я и выехал [в] четырехместной карете, в которой заняли еще места — архиепископ Анастасий, главный „церемониймейстер“, епископ Никодим и Наместник Киевской Лавры архимандрит Амвросий. Еще густы утренние сумерки, так как восемь часов в сущности семь, — по экономическим якобы соображениям*. Осколок луны сиял на небе, борясь с тающими в морозном воздухе утренними сумерками. Тишина, безветрие, безлюдье. Жизнь города еще не проснулась. Едем, каждый свою думу думает в сознании величия совершающегося ныне события, иногда только высказывая вслух обрывки своих мыслей. Чем ближе к Кремлю, тем становится все люднее. Допуск в Кремль был разрешен по билетам через Троицкие ворота. К ним-то мы и приехали, и нас в экипаже впустили на мостки, а затем дальше не пускали. Тут еще было несколько экипажей. Четверть часа ожидали мы пропуска в экипаж, для чего с целью мирных переговоров с баскаками и отправился преосвященный Анастасий; но мы его так и не дождались, а время шло, приближался срок прибытия нового Патриарха. Поэтому и мы вылезли из кареты и направились к воротам. Ужасная бестолочь, крики, вопли, взаимные переругивания богомольцев с преторианцами[185], из которых иные пьяны. Толпа жмется и шарахается около копыт лошадей. Конная стража становится в ряд, загораживая дорогу. Иные издали гарцуют взад и вперед по узкому проходу. А толпа напирает, струится по бокам мимо хвостов лошадиных. Слышится выстрел невдалеке, решено, что это — провокаторский выстрел. В такой обстановке пришлось мне, да и другим преосвященным, а равно и многим соборянам, подвигаться к воротам. Но чем дальше, тем все теснее и теснее. Иные из нас изрыгали хулы на „господ“ положения. Со мною подвигались среди ужасной тесноты и многие преосвященные, а вдали двигался белый клобук митрополита Владимира, который тоже пешком сюда направлялся. С большим трудом удалось нам добраться до ворот, у которых были приотворены полозья. Сюда-το мы и вошли в Кремль, где народу было мало, так как не впускали. Нечего и говорить, как больно было смотреть на эти следы вандализма… Прошли мы в храм Двенадцати апостолов, а затем в мироваренную палату, где должна была состояться встреча Патриарха. Облачились мы в мантии в ожидании Патриарха, который и прибыл в начале десятого. После обычной краткой литии мы все с Патриархом во главе и отправились крестным ходом в Успенский собор, при пении нами Задостойника* и других священных церковных песнопений. Патриарх был пропущен через Спасские ворота. По прибытии в храм служащие отправились в алтарь для облачения, а неслужащие иерархи стали в мантиях на средине — по обеим сторонам от облачального места. Сослужили Патриарху иерархи, так или иначе прикосновенные к нему или к этому событию: митрополит Киевский Владимир, как старейший иерарх, митрополит Вениамин, как архипастырь стольного града, митрополит Тифлисский Платон, как член Синода и преемник по Америке, Агафангел. архиепископ Ярославский, как преемник по кафедре и член Синода, Сергий Владимирский, как член Синода, архиепископ Харьковский Антоний и я, как кандидаты в патриархи, Анастасий, архиепископ Кишиневский, как председатель Комиссии „богомольной“, и, в частности, организатор Патриаршего чина богослужебного, архиепископ Евдоким, как преемник по Америке, Евсевий Псковский, как архипастырь родной епархии, и Елевферий Ковенский, как бывший викарий Виленский. Итого с Патриархом двенадцать. До трисвятого все шло в обычном порядке. Патриарха облачили в обычные архиерейские одежды, но надели на него патриаршеские параман, поручи и палицу. Собор был переполнен молящимися. При пении последнего трисвятого патриарх направился на Горнее место, и мы — за ним, стоя по бокам по старшинству. По возглашении митрополитом Кавказским Платоном „Вонмем“ Киевский митрополит Владимир прочитал: „Божественная благодать, немощная врачующи, оскудевающая восполняющи и промышление всегда творящи о святых своих Православных Церквах, посаждает на престол святых первосвятителей Российских Петра*, Алексия*, Ионы, Филиппа* и Ермогена отца нашего Тихона Святейшего Патриарха великаго града Москвы и всея России, во имя Отца. Аминь“. В это время два указанных митрополита посадили Патриарха на Горнее седалище, а затем подняли его. „И Сына. Аминь“. Тоже посадили и воздвигли. „И Святаго Духа. Аминь“. То же самое. Затем трижды по три — клир, хор и богомольцы — возглашали аксиос. Особенно трогательно и величественно было, когда вся Церковь возглашала аксиос. После этого я, стоя у престола, в царских дверях, произнес велегласно мирную ектению, в которой, между прочим, молились „о спасении и заступлении Святейшего отца нашего Тихона, ныне посаждаемого Патриарха“. В это время сакелларии с диаконами принесли на блюде сак[186] и омофор патриарший, две панагии и патриаршую шапку, и митрополиты при помощи диаконов облачали его. Сак — патриарха Питирима*, омофор патриарха Адриана, панагии патриархов Иова* и Ермогена и шапка патриарха Никона. Так совершилось великое событие в Русской Церкви! И мы были свидетелями и участниками его. Лик нового патриарха в оригинальном для нас непривычном головном уборе сразу принял иконографический тип. Чудную картину представлял Патриарх, в своем патриаршем облачении, восседающий в углублении Горнего места во время чтения Апостола, а затем стоявший во время чтения Евангелия, с председящими и предстоящими преосвященными и сослужащими. По окончании литургии Патриарх пред престолом разоблачился. Сакелларии на блюдах принесли мантию патриарха Иова, клобук и вервицу*. На Патриарха возложили мантию и клобук, а затем мы — сослужащие — прошли на солею а за нами — Патриарх. Здесь митрополит Киевский вручил Патриарху Тихону жезл святителя Петра и приветствовал его речью*, которую, правда, мало кто слыхал, при слабости голоса оратора. Но жалеть особенно не нужно, так как она не имела надлежащей и соответствующей историческому моменту силы. Затем произнес первую патриаршую речь и новый Патриарх*. Он начал с того, что день возведения его на патриаршество совпадает с праздником Введения во храм Пресвятой Богородицы, и подобно Первосвященнику, смутившемуся вхождением Святой Девы во храм, и он с великим смущением принял на себя это служение по избранию Собора и указанию Божию. Странным и дивным представляется, приблизительно говорил он, мое нынешнее вступление на патриаршее место, которое свыше двухсот лет было пустым. Многие мужи мечтали о патриаршестве. Но не было достойных людей. Вот если бы был жив теперь митрополит Филарет*, то он бы был действительно достойным Патриархом. Но я, полный немощи, дерзаю вступить на патриарший престол только по вере Божией. Дарование мне патриаршества есть особое явление милости Божией. Когда я помышляю, что от меня требуется, душа моя наполняется трепетом. Но Господь удостоил меня своим избранием, вызвал меня на высокое служение и излил на меня свою милость, и я буду уповать на милость Божию в этом служении. Я знаю, насколько это служение тяжелое, особенно теперь, среди бурь и кровопролитной брани — внешней и междоусобной… Господи, сыны оставили завет Твой, осквернили святыню, не пощадили даже священного Кремля, убивают священников Твоих. Но среди стомилионного народа найдется еще, верно 7000 не преклонивших колен пред Ваалом»*. Речь его, как всегда простая, без всяких претензий на ораторские приемы. Но все-таки она произвела известное впечатление, принимая во внимание историчность момента и нервный подъем богомольцев. После этого Патриарх, в сопровождении двух митрополитов, проследовал на Патриаршее место, находящееся по правую сторону у колонны, при пении Синодальным хором «На гору Сион взыде благовествуяй»*[187]. По облачении Патриарха в малое облачение его повели на средину собора для совершения молебствия пред началом крестного хода, в котором принимали участие многие преосвященные. Крестный ход был вокруг Кремля — через западные врата Собора, затем — между Соборами — Благовещенским и Архангельским к Чудову; здесь было прочитано Евангелие, и после обратно — в Собор. Народу было далеко не столько, сколько могло бы и должно было бы быть. «Товарищи» не пустили. И это в России, на Святой Руси! Боже мой, Боже мой! Какой позор! По окончании богослужения, в два часа, Патриарх совершил объезд Кремля в открытом ландо к западным вратам Собора. Впереди ехал в экипаже диакон с предносным крестом. Затем Патриарх, с противосидящим сакелларием Пшеничниковым* с сосудом, наполненным святой водой, которой Патриарх и окроплял стены. А за Патриархом в экипаже ехали — архиепископ Анастасий и епископ Черниговский Пахомий, как «церемониймейстеры». Шествие направлялось через Троицкие ворота, по Неглинной улице, по Кремлевской набережной, мимо храма Василия Блаженного и приблизилось к Спасским воротам, где Патриарх совершил краткое молебствие. Все время народ сопровождал его. В это время воинская часть Московского гарнизона с красным знаменем явилась на Красную площадь к могилам погребенных здесь жертв гражданской войны и выстроилась между Спасскими и Никольскими воротами. К могилам собралась толпа солдат и рабочих. Оркестр заиграл марш «Вы жертвою пали». Толпа обнажила головы. Когда стихли звуки оркестра, выступивший митинговый оратор выкрикнул на всю площадь несколько фраз в память павшим в борьбе за свободу, мир и братство всех народов. Как раз в этот момент со стороны Спасских ворот показалась коляска Патриарха с бегущим за нею народом. Коляска приблизилась к толпе, окружавшей могилы павших большевиков, и Патриарх кропил в сторону толпы святою водою. Военный оркестр грянул марсельезу*. Нарочно ли это было сделано — как озорство, или демонстрация, — или выполнялась программа, намеченная раньше, — неизвестно. Но часть толпы и солдат направилась к Патриарху и приняла от него кропление водою. Молва окрестила эту встречу, как встречу двух миров: далекое историческое прошлое России встретилось у Московского Кремля с ее страшным настоящим и с ее таинственным будущим… Затем Патриарх поехал к Иверской*, где молился пред Царицею Небесною. Отсюда по Неглинному отправился на Троицкое подворье. Здесь уже были все преосвященные, некоторые видимо члены Собора — должностные, чиновники, члены Консистории и других учреждений*. Мы все приветствовали Патриарха дружным «Τον δεσπότην έτη πολλά εις δέσποτα»[188]; тут присутствовал Синод и преподнес ему выносной крест*. Приветствовали представители восточных патриархов*. Затем предложена была братская трапеза на 660 человек (по 25 р. на прибор). За трапезою были речи* — преосвященного архиепископа Антония, протоиерея Хотовицкого, от Казанской Академии и др. Трапеза прошла очень задушевно и в радостном настроении духа. Патриарх был очень благодушен. Дай Бог, чтобы это благодушие никогда не покидало его, но сопутствовало бы и надлежащей твердости. Слава и благодарение Богу за все.