Вчера моя дама подъехала за мной на извозчике к моему скромному жилищу. Она посмотрела на наш дом, двор и многочисленных грязных ребятишек, которые здесь ползали. Видимо этого было для нее достаточно. Мы поехали обратно и, спустя некоторое время, она сказала мне, чтобы я не обижалась, но эта улица и ее обитатели ей совсем не понравились. По ее мнению, и принадлежу к тем, которые в состоянии вырваться из той среды, в которой родилась. Ей неприятно думать, что я, которую она ужасно полюбила, ежедневно прихожу к ней из этого отвратительного дома. Это не сострадание ко мне, она не хочет казаться лучше, чем есть на самом деле, но для нее составляет часть ее комфорта знать, что я живу в лучших условиях. Словом, сегодня я переезжаю к ней в прекрасный пансион, и этот дневник совершает свой первый переезд. Я купила себе маленькую хорошо запирающуюся шкатулку, потому что, если бы моя госпожа бросила взгляд на мою писанину, то моему прекрасному занятию, которое меня делает такой счастливой, наступил бы конец.
Сегодня я впервые получила мое ежемесячное вознаграждение, и, кроме того, пару очень красивых ботинок, перчатки и шляпу, которая не шла моей госпоже, потому что она выглядела в ней слишком моложавой, – мне же эта шляпа восхитительно идет. Мы часто ходим гулять куда глаза глядят; я рассказываю госпоже о картинах и скульптурах, и она говорит, что ей очень нравятся мои рассказы. Она сказала мне, что раньше ее очень сильно раздражали люди, которые всегда старались объяснить ей какое-нибудь произведение искусства, сравнивая его с другими, находившимся где-то в другом месте. Я же научилась кое-чему у Франца, а он всегда говорил мне, что, глядя на произведение искусства, я должна искать только одно: «постарайся понять, почему художник нарисовал эту картину. Один хочет показать красивое сочетание красок, другой– определенное настроение, третий – людей и костюмы. Если же ты не найдешь ничего такого, то значит, это не произведение искусства». Этих слов я никогда не забывала и, когда я на выставке, без всяких мыслей, как поступает большинство людей, стояла перед какой-нибудь картиной-то Франц всегда говорил: «Ну что, нашла?» И я начинала искать. Таким образом, перед некоторыми картинами я объясняла моей хозяйке такие вещи, которых не было в ее Бедекер. Она иногда качала головой и говорила, что у меня удивительные глаза, с такими глазами я могла бы добиться много. Я уверила, что ничего лучшего, чем имею сейчас и не желала бы. Она кивнула и сказала, что если только постараться, то у каждого в жизни обязательно появится возможность, когда он сможет применить свои силы и знания к тому, что знает и умеет лучше всего. Художники и скульпторы использовали меня в качестве натурщицы, для дамы я служу чичероне; но когда же, наконец, я узнаю, в чем же заключается мое настоящее призвание?
На Рождество я получила богатые подарки, а также кое-что и для моих сестер. Я пытаюсь помешать моей хозяйке, желающей пригласить их к себе, осуществить ее намерения, потому что из разговоров может выплыть наружу история с позированием. Я, впрочем, уверена, что теперь для моей госпожи это не имело бы значения. Она, вероятно, еще более удивилась бы, как я могла вырваться из такой среды. Если я когда-либо совсем уйду от того, что в сущности составляет мою жизнь, то этим я буду обязана тебе, Франц, мой дорогой Франц. Завтра мы едем в Веймар; отец моей дамы похоронен там; я увижу дом, где жили Гете и Шиллер. Вообще, еще раз вон из Берлина! О прошедших уже давно трех месяцах разговора мы больше не заводили. В моих услугах нуждаются и дальше.
Мы рано прибыли в Веймар, поселились в хорошем отеле; была скверная погода. Люди скучно бродили по улицам; попадалось множество маленьких домиков, но также и таких, как и в Берлине. Дама моя приказала подать нам легкий завтрак, затем купила красивый большой венок, и мы поехали на кладбище. После того, как она некоторое время простояла у могилы, она показала мне склеп знаменитостей. У самого входа находились могилы Гете и Шиллера, остальными были исключительно короли и императоры. Тут же находилось несметное количество засохших венков с полинявшими лентами затем мы поехали обратно, вышли на одной площади по середине которой было небольшое возвышение, а чуть поодаль стояла церковь; дама купила две очень красивые и дорогие розы, подошла к возвышению, а затем и к каменной плите, вмонтированной тут же. Она легким движением руки бросила розы на плиту и одну минуту стояла в безмолвии; я спросила, не похоронены ли и здесь ее родственники. Она улыбнулась и ответила «нет; здесь покоится жена Гете; она… – тут она запнулась и продолжала: она была, вероятно, одной из самых счастливых женщин на свете». Тут явно что-то было неладно; это я сразу же заметила; во-первых, потому что дама вдруг прервала свою речь; а во-вторых, почему жена была похоронена не рядом с мужем.