Дневник школьника уездного города N

А потом я оказался дома у Авдея. И еще был разговор с отцом Тараса. Не знаю, что произошло раньше. Логично предположить, сначала мы ждали Тараса, а когда он приехал с отцом и тот вывалил на нас кучу дерьма, мы пошли к Авдею. Но мне почему-то помнится наоборот.

По всей видимости, мы договорились впятером собраться и обсудить, как жить дальше, но Сева не пришел – он заперся дома, на звонки не отвечал, а его мать сказала: он заболел. Тарас ожидаемо оказался мудаком. Поэтому мы собрались втроем: я, Авдей и Игорь.

Все происходило как в тумане, как в бреду. Сквозь голубоватую дымку я видел очертания предметов, сквозь вату до меня долетали неразборчивые голоса. В ушах слегка гудело и булькало. Изредка возникавшие бессвязные мысли, в основном из междометий, больно впивались в мозг. Я отгонял их, желая вновь погрузиться в сладкую дрему. Мне удавалось балансировать в невесомости на грани реальности и бреда: когда мир становился четче, а туман призрачнее, я затыкал уши и закрывал глаза; когда туман загустевал, я цеплялся за окружающие предметы, чтобы совсем не улететь в никуда.

Помню, мне было очень удобно в таком состоянии, и я намеревался протянуть в нем как можно дольше – может, остаться навсегда, но Авдей одной фразой, слишком осязаемой для того, чтобы ее не услышать, вырвал меня в настоящий мир.

– Я не хочу в тюрьму, – сказал он и ударил кулаком по шкафу.

Там хранилась посуда, и за ударом последовал звон, но я его еле слышал. Зато его слова прогрохотали так, будто он кричал мне в уши – причем сразу в оба. Туман рассеялся.

Я сидел в кресле, обхватив ноги руками и уставившись в пустоту перед собой. Авдей ходил по комнате. Изредка он останавливался возле шкафа и лупил по нему кулаком. Игорь, скрестив руки на груди, стоял у стены возле дверного проема, будто следил, чтобы не вошел никто посторонний, хотя в квартире находились только мы трое.

Авдей вышел на середину комнаты, остановился и как-то затравленно посмотрел сначала на меня, потом на Игоря. Он будто ждал возражений. Мы промолчали. Он вернулся к шкафу, взялся обеими руками за его деревянный бок и с криком «не хочу!» несколько раз саданулся в него лбом.

– Авдей, успокойся, – сказал Игорь.

Его голос дрогнул на последнем слоге. Авдей не слышал – он продолжал биться головой о шкаф. Тогда Игорь повысил голос, и снова мне показалось, он вот-вот завизжит. Авдей перестал. Какое-то время он стоял неподвижно, с закрытыми глазами, уткнувшись в шкаф. Повисло молчание. Слегка позвякивала посуда. За окном противно пищал мусоровоз. Он поднял на меня глаза и сказал:

– Никто не должен узнать.

Я не ответил. Он обратился к Игорю.

– Мы никому не скажем…

Игорь скривился, словно в него прыснули перцовым баллончиком.

– Может, все бомжи умрут от вируса?

В его голосе прозвучала надежда. Или я услышал ее, потому что хотел услышать. Я ужаснулся, потому что хотел поверить в его последние слова.

– Да что ты несешь… – выдавил я из себя.

Авдей закрыл лицо руками. Плечи дернулись – замерли, дернулись – снова замерли, и затем мелко задрожали. Я понял, что он плачет. А потом, будто издалека, нарастающим ревом донесся какой-то вой. Это кричал Игорь. Мутными глазами он таращился перед собой, разведя руки в стороны, и орал своим грубым голосом, с надрывом и редкими всхлипами. Я отвернулся.

Когда они более-менее успокоились, я, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:

– Что будем делать?

Мой вопрос повис в пустоте. На него никто не ответил ни тогда, ни потом. Наверное, около часа или двух мы пребывали в оцепенении, пока пришедшая с работы мать Авдея не спугнула нас. Мы так и не смогли ничего обсудить.

Разговор с отцом Тараса, который случился до нашего собрания или после – не знаю – происходил у подъезда. Сначала во дворе появился черный мерседес. Мы втроем, словно завороженные, смотрели, как из-за дома показалась его вытянутая акулья морда, потом он плавно сделал круг по широкой дуге мимо детской площадки, вывернул прямо на нас и, заехав одним колесом на бордюр, остановился. Открылась водительская дверь. Из машины вышел грузный, слегка сутулый мужчина лет пятидесяти пяти с ястребиным лицом.

– Сели, – бросил он нам.

Мы послушно опустились на скамейку. Он грозно навис над нами, как дождевая туча вперемешку с газовыми отходами от электростанции, какие иногда сгущаются над городом.

– Тараса с вами не было, поняли? Он остался на даче, а вы сами поперлись к дому, – сказал он.

Он говорил что-то еще – он говорил много, размахивая руками, скаля лошадиные зубы, такие же как у Тараса, хрипя и ругаясь. По-моему, несколько раз промелькнули слова «недоноски», «ублюдки» и «выродки». Я его не слушал. Я смотрел на задние окна автомобиля. Там, сквозь пленку тонировки, проступал профиль Тараса. За все время, пока его отец сыпал угрозами, он даже не повернулся. Наоравшись, его отец направился к машине – таким же уверенным быстрым шагом, как пришел. Хлопнула дверь. Колесо соскользнуло с бордюра. Загорелись задние фары. Мерседес медленно покатил по двору. Мы остались сидеть на лавке.