Дневник театрального чиновника (1966—1970)

Сейчас, сидя в приемной у кабинета Фурцевой, я думаю о ее поступке[12]. Скорее всего — это отражение каких-то игр «наверху». Ведь она взяла на себя ответственность, не только не видя спектакля, но даже не прочитав пьесу, зная содержание с чужих слов, а она иногда читает. Как сказал Кошелев, вот, мол, как она доверяет своему аппарату. А может, она нарочно не читала, чтобы потом, если что, сказать: вот, мол, поверила, а они подвели.

Вечером после дежурства я была на «Метели» в постановке Равенских в Театре Пушкина. Странно, но это все мне было довольно безразлично. Ведь это о страшном 37-м годе, написано Леоновым в 38-м году, с тех пор пьеса не шла, но нет какого-то ощущения подлинности и страшного времени, и как-то все слишком в прошлом. Правда, многое переделалось. Больше держат в напряжении сцены любви в исполнении Носика, особенно здорово сделан его танец-признание. Очень жаль Порфирия, его трагедию чувствуешь, а всех, кто из-за него страдали, — нет. Везде до невозможности виден режиссер, как говорится, режиссуры слишком много. Актерски уж очень все «сделано», опять везде режиссер.

Поздно вечером позвонил Фоменко, сказал, что «Мистерию» смотрели ленинградские критики и люди около театра. Что-то получается, в последний момент как-то вдруг многое нашлось. Я говорю: «Ну, если заквашено, то должно подойти». Он: «Да какое там заквашено, ничего ведь нет — текста, характеров, вот есть такое слово „спонтанно“ — так вот, и здесь спонтанно». Сказал, что завтра позвонит, т. к. нужно посоветоваться.

8 ноября

Вечером позвонил Фоменко. Вчера он был на «Бане», с которой ушел после первого акта. Сказал, что спектакль ленивый, несделанный, но все-таки в нем нет той непорядочности, которую он видит в последнем спектакле Товстоногова «Правду! Ничего, кроме правды». Петр Наумович считает, что Товстоногов теперь так же подает Америку, как когда-то Америка, устраивая суд над Россией, американцы у него глупые, и, в общем, в том, в чем он их обвиняет, они не виноваты. Хотя он не отрицает, что сам материал интересный и режиссерский прием интересный. «И вот потому, что Товстоногов талантлив, о нем и надо говорить. Это депутатский спектакль человека, который стал депутатом через компромиссы», — добавляет он.

Не знаю, все мы, наверное, слишком заражены политикой, публицистикой. Когда-то при встрече с Фоменко после просмотра «Смерти Тарелкина» (мы с Петром Наумовичем были у Бориса Владимировича дома) Борис Владимирович сказал ему: «Не надо быть слишком публицистичным». Хотя Петр Наумович любит повторять, что его интересует не политика, но он часто судит через нее. Я, наверное, тоже, хотя каждый уверен, что это не так. Фоменко говорил, что видевшие «Мистерию» ленинградские критики сказали, что это не пройдет, что они все перепуганы, всего боятся. Но что ему самому с одной стороны тревожно, а с другой — чувство озорное и бодрое заставляет его воплотить все до конца. Я собираюсь поехать на сдачу спектакля.

10 ноября

Сегодня в Кремлевском театре был министерский вечер. Мне почему-то дали билет в президиум (возможно, как председателю профбюро). Перед началом президиум собрался за сценой. Вошла Фурцева, все встали, я тоже. Она со всеми поздоровалась за руку, и я села. Все стоят, смотрят на меня с ужасом. Она сначала облокотилась на рояль, а потом села рядом со мной. Мы вдвоем сидим — все остальные стоят. Быковская (директор Театральной библиотеки) подошла поздравить Фурцеву с орденом Ленина, Екатерина Алексеевна что-то изволила пошутить, все в восторге, атмосфера подхалимажа.

Открывая вечер, в своем выступлении (как всегда, на дурном придыхании) Фурцева говорила банальные вещи.