Дневник театрального чиновника (1966—1970)

Среди прочего — о том, что сегодня нельзя просто запретить, что художнику надо доказать, подсказать, как исправить ошибку, что бестактность, незнание дела приносят много вреда. Говорила, какие мы все хорошие, как помогаем искусству, как это прекрасно — работать с творческой интеллигенцией, как ответственно, что партия нам это доверила. Как всегда, она никак не могла закончить и все говорила, говорила, что нам будут завидовать, в какое время мы живем, как мы творим, руководим… Я сидела рядом с Тарасовым (во втором ряду), мы разговаривали. На мой вопрос: «Что с „Большевиками“, история кончилась?» он ответил: «Для нас да, мы твердо стоим на своих позициях, а „они“ хотят доказать обратное». Днем Шумов говорил, что Голдобин должен писать докладную в ЦК с объяснением, почему мы были вынуждены поступить так, как поступили. Я сказала Тарасову, что 17 ноября Эфрос будет сдавать «Три сестры», и что говорят, это интересно. Тарасов ответил: «Дай ему Бог, я предупреждал его за месяц до трагедии». Я: «А что он мог сделать?» Тарасов: «Изменить репертуар». Я: «Репертуар был отличный. (Тарасов морщится.) Раз публика платит деньги, значит, до ее души что-то доходит, просто за фронду платить не будут». Тарасов молчит. После торжественной части президиум стали кормить. Я ушла домой, все противно до отвращения. Сидя среди этой чиновничьей элиты, я очень ясно почувствовала, что человеку не очень стойкому ох как это может понравиться и он постарается здесь «закрепиться».

11 ноября

Вечером смотрели с мамой «Лейтенанта Шмидта» в театре Ермоловой. Сам материал таков, что многие зрители, захваченные им в плен, не замечают режиссерского примитива и актерских недоработок. Андреев — лейтенант Шмидт приличен, но не более.

14 ноября

Утром в Управление приехал Владыкин, опять совещались по вопросу подготовки к коллегии Министерства по итогам юбилейных торжеств во всех союзных республиках, что надо созваниваться, надо списываться (ушло полтора часа). Вернулась в комнату, продолжила писать свою муру по московским театрам с использованием тех аннотаций, что готовила для ЦК. В 13 часов позвонила из Ленинграда директор театра Ленсовета Григорьева, сообщила, что завтра будут сдавать «Мистерию». Я сказала, что приеду, но как частное лицо. Я уезжаю сегодня тайно от начальства, но с благословения Шумова. Он поощряет нашу с Фоменко дружбу. Я спрашиваю Шумова, как быть, если будет обсуждение. Он говорит: что ж, надо принять участие в обсуждении, чего же прятаться. Опять пишу свою чепуху, заходит Голдобин, смотрит, что делаю без интереса, и говорит: «Лучше одна страничка с двумя мыслями, чем шесть с одной». Я понимаю, что мои бумажки его не волнуют, мне легче: значит, завтра меня искать не будут. Складываю свои бумажки в стол Шумову и ухожу. Петр Наумович говорил, что приедет смотреть и Зайцев, но я ему не звонила. Располагаюсь в купе, вдруг вижу: заглядывает Зайцев, а за ним Поламишев — так бывает только в кино. Не просто поезд, но вагон, купе — вот это совпадение.

15 ноября

В театре первым встречаю Головашенко, который говорит, что сдача отменена, так как «лита» нет, будет просто предварительный просмотр, после чего, может, будет обсуждение, может, нет. Сели с ним во втором ряду.

Сцена открыта настежь, свисают увеличенные гонги, по сцене разбросаны бочки и другие предметы, которые будут обыгрываться по ходу действия, пианино с русалкой-девой, какие-то цветовые пятна. На портале надпись — «Новая», по бокам портала с одной стороны — «Мистерия», с другой — «Буфф». «Буфф» — на ромбах клоунского костюма. Два ведущих клоуна. После пролога, где семь Нечистых, стоя на бочках и ударяя в гонги молотками, объявили о «Новой Мистерии — буфф», о том, что написал ее Розовский, чья фамилия рифмуется с фамилией Маяковский, пошел допотопный период, где было изображено, как сидящие на толчках Царь, Царица, чиновники, поп и т. д. «мучают» Россию. Потом случился потоп, здесь предстали обновленные персонажи — Раск в краснозвездной юбке с манерой говорить под Райкина, Мао — дзе — Дун, Аллилуева, Хамы–3, Соглашатель, полосатый, который хочет «согласить» Маяковского и Ермилова, Твардовского и Кочетова, — в общем, все типажи, но не типы. Здесь хороша миниатюра трех Хамов, и поставлена, и сыграна, и по тексту — «В хамстве погряз XX век».

Правде мы предпочитаем ложь,
   И живем мы по закону —
Ты меня, пожалуйста, не трожь,
   Я тебя, пожалуйста, не трону.

Потом у штурвала Мао: «Народ выбирал меня, все там были — теперь в могиле, а я на коне». Ясно, что это и о Сталине, и о диктатуре вообще, но все как-то по тексту мелковато и очень уж дробно. А в это время Нечистые и пьяные валяются по сцене и часто стоят на коленях под гнетом этих грязных сил. Построили ковчег — во главе Мао, отобрали продукты, а на вопрос о хлебе — ответ: вспомните наши достижения в спорте. Потом требование: хлеба, хлеба. И слова Маяковского: «Помнить будете Октябрь 25-е».