Дневник театрального чиновника (1966—1970)

Потом Нечистые поют: «Дорога в жизни одна, и людям жить с людьми», а Чистые: «Мы рождены в двадцатом бурном веке преодолеть пространство и простор», и в сатирическом ключе: «Все выше и выше…»

Потом попадают в «ад», 9 кругов «ада» по тексту Розовского — капустник: так, в 8-м круге — 15 шуток из репертуара пошлого конферансье, а в 9-м — неделю заседать в президиуме собрания. В «аду» Нечистые рассказывают про земные страхи, от которых черти взвыли, — печи для сожжения людей, рост числа сумасшедших, атомные бомбы, потерянные американцами в Испании.

Противопожарный занавес отделяет Нечистых от Рая, в который они стучатся.

И вот Рай, буржуазный, пошлый, похабный, — на полу под простынями парочки, а кому не досталось пары, сам себя удовлетворяет. Поют, что свобода, равенство, братство вас встретят в Раю. Тут и райский театр — тети Маши, дяди Вани: «А должно быть, и жарища в этой Африке». Взгромоздясь на стул, кто-то провозглашает, что Маяковский был и остается лучшим поэтом эпохи — и здесь стул из-под говорящего выбивают. В гардеробе Рая работают только работники бригад коммунистического труда. Нечистых, входящих в Рай, приветствует Златоуст, им дают есть мыльные пузыри (хорошая находка). Нечистые декламируют: «Нам правду дай, нам надоела ложь… Все на свете можно доказать с помощью демагогии». Потом Нечистые прорываются сквозь Рай — и вот лучшая сцена — чтение (по радио) самим Фоменко Нагорной проповеди — блаженны будете страждущие, блаженны будете гонимые и т. д. на музыку хорала, очень сильно.

Обсуждение завтра в 14 часов в Управлении культуры.

Вечером у Товстоногова смотрела «Правду! Ничего, кроме правды». Да, нельзя не согласиться с Петром Наумовичем, по позиции спектакль не очень-то порядочный. Суд дураков, свидетели дураки, в расчет принимается мнение только тех, кто «против», а кто «за» — в общем, игнорируется. Но сделано все талантливо. Прием достоверности — ведущий от театра Лавров в зале с микрофоном (в кармане), наплывы борцов: Дефо, Робеспьер, Линкольн, Кеннеди, Димитров, Ал. Ульянов, Шмидт… Эти наплывы — самое лучшее в спектакле, просто маленькие законченные миниатюры в прекрасном исполнении. Если же говорить о документальности, то документальность относительная, а возможно, что нарушен и смысл, ведь материал вырван из контекста и смонтирован заново, из 6 томов следствия сделана трехчасовая инсценировка, так что хоть и изобретательно, талантливо, но упрощено.

Я сидела рядом с Кенигсоном, который находился в Ленинграде на съемках. Ему очень понравилась сцена с Брешко — Брешковской, и он все время повторял, что это изобретательно, а требовать большего по позиции нельзя: «Ведь юбилей, колыбель революции». После театра мы шли по Невскому, и он рассказывал о родном Малом театре, что это 10 театров в одном, что это кошмар и репертуар кошмарный. Рассказывал о Таирове, у которого проработал много лет и который научил его настоящему чувству формы, о Равенских, что это настоящий талант и когда он говорит о том, что его увлекает, то этот грубиян становится аристократом мысли, о Варпаховском, что он делает свои спектакли на доске под одеялом, что у него есть сцена в миниатюре и фигурки, которые он передвигает, придумывая мизансцены, что он культурный режиссер и делает все чистенько, но вот с божьим даром, истинный и настоящий талант, человек со своей темой — это Фоменко, хотя и «хулиган», о котором он несколько лет говорит, чтобы его пригласили на постановку в Малый театр, и еще о многом другом.

16 ноября

В 14 часов состоялось обсуждение «Мистерии — буфф». Предваряя обсуждение, Витоль (начальник ленинградского Управления культуры) сказал: «Работа проделана большая, мы собрались ее обсудить, и на сегодня нас не должно смущать, что нет „лита“, текст рождался на ходу, в работе, и его не успели представить вовремя».

Потом стали выступать ленинградские критики.

Н. Зайцев — говорит, что только так можно было подойти к этой пьесе. Да, перемена адреса, акцентов. Для себя он так формулирует идею спектакля: в мире не все благополучно, в нем тревоги, бомбы, нужно быть человеком, нельзя обмануться красивыми иллюзиями. Поставлено дерзко, гневно — это Маяковский, вот на Таганке Маяковский такой же (Петр Наумович мрачнеет). Здесь дан собирательный образ диктатора — это в разрезе решений нашей партии. Но есть, конечно, и замечания: не обязательны вопли о голоде в этом контексте, это нехарактерно, ведь это не об Октябрьской революции, поэтому обращение в зрительный зал неправомерно; непонятно, чьими глазами увиден Рай; в оформлении нужен отбор, слишком всего много, есть растопыренность пальцев и нет удара кулака; много унитазного мотива, буфф больше чем достаточно, а вот мистерия — в основном к концу, может, это и правомерно; порванные красные знамена, осиновый крест по-разному можно трактовать, поэтому, по его мнению, надо исключить. Спектакль ярок, талантлив. Многое идет от темперамента, но, может, будет еще больше этот темперамент действовать, если его где-то сдерживать. За основу спектакль надо поддержать.