Дневник театрального чиновника (1966—1970)

Вчера, 25 ноября, «Три сестры» видел Борис Владимирович, говорит, что интересно, талантливо, но того восторга, что был у него от «Мещан», нет: и то ему не так, и это не эдак. Может, и прав, но для меня это не имеет значения, а некоторые вещи, какие ему кажутся ненужными, меня как раз и приводят в восторг и повергают в рыдания, как танец Дурова — Чебутыкина, и, может, я впервые по-настоящему поняла его слова: «…может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне… О, если бы не существовать!» Хотя такие замечания Бориса Владимировича, как слишком длинная интродукция — вальс в первом акте, или слишком долго пляшет тот же Дуров; или что зря из глубины сцены (первый акт) подается чеховский текст, поэтому многое пропадает; или что Яковлева никуда не годится, — совпадают с моими ощущениями. Но для меня все это частности несущественные, для него несколько больше, а для других вообще главное. У нас в Управлении только я и Синянская за спектакль, все остальные, даже Емельянов и Григорьев, — против. Артемов говорит, что ушел после первого акта, что это так плохо, что и времени терять не захотел. Комиссарова орет, что это еврейское издевательство над русской классикой. Шумов — что это не Чехов, а Антон Павлович Ионеско, и хотел было сразу на меня наорать, когда я сказала, что после «Варваров» Товстоногова на меня ничто так сильно не действовало. Шкодин, по словам Шумова, вне себя: «Опять устроили похороны русской классики». Емельянов считает, что здесь все сделано «лишь бы наоборот», и даже Эфрос, мол, не знает, зачем это, и в пример ставит «Доходное место» и целенаправленность Захарова — ну, это понятно: его любовь к Брехту, к форме как таковой и театральной находке здесь сказывается. Львов — Анохин звонил мне вчера — ему очень нравится, талантливо, современно, хотя некоторые ребусы и им не разгаданы: дерево с медными листьями — подставка для шляп, железные ветки в саду или зачем торчат нижние юбки у Ирины, когда она говорит, что она белая птица. И Борис Владимирович, и Львов — Анохин, и я сходимся на том, что замысел у Круглого очень интересный, но он переигрывает. «У Чехова в ремарках Тузенбах все время смеется, — напомнил Борис Владимирович, — это хорошо, что он такой легкий, обаятельный, но слишком мельтешит». Понятно, что правая пресса поднимет вой — Зубков (главный редактор журнала «Театральная жизнь») ушел, не дождавшись конца четвертого акта. Но и защитников много. В. Сечин (критик) плакал как баба, он в восторге, сегодня позвонил и хоть как-то вывел меня из ужаса одиночества.

А вчера я рассказала Тарасову обо всем, что происходит с «Мистерией — буфф». Он слушал, интересовался, а потом лишь сказал, что ему жалко Григорьеву: «Ну зачем же они карать хотят за то, что над нелитованным работали, а почему им не сформулировать, что спектакль не получился». Я: «А потому, что спектакль очень даже получился, а вот о Мао — дзе — Дуне и Аллилуевой органы власти говорить не разрешают». Он: «Да, вмешиваться мы не будем, в Ленинграде свои законы». Тарасов сетовал, что вот Фоменко все берется за очень трудные вещи, а брался бы за такие, как «Король Матиуш I» — прекрасный спектакль идет. На что я ответила, что у Фоменко есть, слава Богу, свое художническое «Я», соответственно которому он и берет материал. Называется, поговорили…

Вечером из дома позвонила Зайцеву, рассказала все, как у нас относятся к «Трем сестрам», чтобы завтра на обсуждении не ждали восторгов, но и не взвивались от наших глупостей. Зайцев сказал, что вчера на «Трех сестрах» был Фоменко, ему понравилось, что это европейский спектакль в манере Эфроса, сам он очень расстроен, но еще надеется, что «пробьет» «Мистерию», хочет идти к начальству.

Сегодня весь день читала книгу Михаила Чехова «О технике актера». Его вдова недавно передала нам безвозмездно архив великого артиста, а за книгу хочет получить 1000 долларов (500 экземпляров по 2 доллара). Наверное, дадим положительное заключение с предложением распространения через Институт истории искусств и ВТО.

27 ноября