Дневник театрального чиновника (1966—1970)

Трех сестер на Малой Бронной
И не хотела бы обидеть,
Безрадостный угрюмый фон,
Да Чехов слов не написал.
Три жабы в чешуе зеленой
Все остальное в том же роде:
Резвятся там под граммофон.
Уж если Тузенбах — урод,
Там нет берез, знакомых с детства,
Соленый — скромен, благороден,
Там журавлям не разлететься,
Вершинин — хам и парвеню.
Там много вредной чепухи
Нет, я артистов не виню.
И пошлость… пьесе вопреки.
Что тут поделает артист,
Там Тузенбах — Неунывайкин
Коль Чебутыкин пляшет… твист,
Под вальсы скачет налегке,
Андрюша бегает в подтяжках,
И вдруг приходит в котелке,
Затем ложится на Наташу
Ни дать ни взять — Аркадий Райкин.
На модерновой на тахте,
В четвертом акте сей урод
Что украшает их вертеп.
Ирине тычется в живот
Постыдно это хулиганство,
И дико воет на всю сцену,
И жалко Чехова до слез,
Изрядно напугав Ирэну.
Он был борцом против мещанства,
Она в смущеньи смотрит в зал
Не знав, что вырастет Эфрос.

Так что не мы одни хороши, братья по цеху не лучше.

31 января

Смотрели в Театре Станиславского «Записки сумасшедшего» в исполнении Буркова, постановка Г. Соколова, художник Н. Эпов. Вообще интересно, но кажется, что влюбленные в Буркова все-таки преувеличивают его диапазон, он все же комический актер, мне лично не хватало трагизма, и смех он вызывал какой-то легкий.

Львов — Анохин говорит, что ему очень нравится именно за то, что это светлый образ. Да, может, и светлый, но свет этот должен идти из тьмы, нет пронзительности.

1 февраля

Из разных источников стало известно о скандале в ВТО. Там шла конференция по вопросу перевоплощения актера — это заседание нового кабинета «Актера и режиссера», на которой выступил Эфрос, где он (по словам Львова — Анохина) очень грустно и тихо говорил о том, как новое всегда трудно пробивает себе дорогу. Вот, мол, у него дома висит Модильяни, а все приходят и говорят «гадость». И что нечего, мол, тут друг другу ничего на словах доказывать — кто перевоплощается, тот и будет перевоплощаться. На что выступавший в конце заседания Товстоногов нервно отреагировал и заявил, что он все время защищал Эфроса, а теперь не будет, что его последние спектакли — это потеря идейных позиций, и что это его выступление Эфрос может расценивать как разрыв. Львов — Анохин считает, что Товстоногов поступил нехорошо. Ведь теперь это очень удобно — прятаться за его спину всякой сволочи. И действительно, наши скандалу обрадовались. Сегодня утром заходит в нашу комнату Тарасов и говорит мне: «Ну вот, видишь, твои левые-то сами бьют Эфроса, и Товстоногов, и Плучек». Я: «Это кто левый, Товстоногов? Да он прямой и правильный всю жизнь. А вообще ничего такого тут нет, режиссеры всю жизнь ссорились — Мейерхольд с Таировым, Станиславский с Немировичем — Данченко, на это и внимания обращать нечего».

2 февраля

Когда я зашла сегодня к Синянской, там оказался Н. Акимов. Он спросил мое мнение о «Колобашкине». Я сказала, что сложное, что это смешно, что хорош Гафт, что мне близка тема развенчания Ивчикова — рыцаря (в его собственном воображении) на час, всю жизнь прикрывающего этим свое равнодушие и подлость. Акимов промолчал. Но позже Синянская мне рассказала, что в кабинете Тарасова (она там тоже была) Акимов удивлялся, как репертуарная коллегия выпустила такую пьесу, и сетовал на то, что таким спектаклям, как у Эфроса, пресса уделяет столько внимания, а того, кто честно работает, вроде и не замечает. Надо сказать, что «Колобашкин» вызвал почти такое же отношение, как «Три сестры». Сегодня мы получили письмо на имя Фурцевой от группы комсомольцев завода «Знамя труда», где они называют спектакль «идеологической диверсией» и от «имени народа» обвиняют создателей его в пасквиле на советскую действительность. Похоже, письмо никто не «организовал»: его писали люди «культа», воспитанные советской действительностью, изуродованные ею, позволить себе подобные ярлыки им ничего не стоит.

5 февраля