Дневник театрального чиновника (1966—1970)

Пришел Голдобин, он в театре Оперетты смотрел коллектив «Скоморох». Говорит, очень талантливые ребята, но по направлению и темам — ужас. Что Любимов со всеми своими интермедиями по сравнению с ними — ерунда и пустяк. Здесь инсценировано стихотворение А. Толстого «История государства Российского», и каждая строка сопровождается интермедией. Там и «догоним-перегоним», «мясо-молоко», и на тему, чего же крепкому государству критики бояться, — в общем, его «потрясло» настолько, что он выразился так: «И что же это у нас в стране делается?» — так как в Иркутске эту программу разрешили и они с ней по стране ездили. Он посоветовал Сорокину эту программу публично не показывать. И действительно, в пятницу я собралась идти в Щукинское училище, там они должны были играть для своих, но показ отменили.

Вернувшаяся из Каира Фурцева распекала своих замов, что вот всех распустили, обещала навести порядок. А приступивший после болезни к работе Владыкин уже успел напакостить, вычеркнул Мрожека из репертуара югославского театра «Ателье 212», который должен приехать на гастроли.

15 февраля

Замом начальника нашего отдела вместо Кудрявцева назначен В. Н. Назаров, бывший заместитель директора ТЮЗа. Тарасов вызвал нас, чтобы его представить, и, воспользовавшись моментом, стал говорить, что надо усилить контроль за московскими театрами, особенно за двумя — Драмы и комедии на Таганке и Драматическим театром на Малой Бронной. Чтобы без «лита» не репетировали, за классикой надо следить — что делают, как делают. Я говорю: «Ведь то, что клеймим сейчас, через 10 лет будет эталоном». А он: «Неизвестно, что с нами будет через 10 лет, ха-ха-ха». В общем, поругались, и в конце концов он обещал обсудить мою позицию на партийном собрании.

В конце дня был семинар. Доклад о прочтении классики делал Емельянов, объясняя, что один и тот же человек в разное время читает по-разному одно и то же произведение, а эпохи — тем более. В 20–30-е годы в прочтении классики было чувство дистанции и академизма, а у нас сейчас антиакадемизм и слияние с действительностью. Хвалил «Доходное место», потому что Захаров, по его мнению, показал, хоть в сцене «в кабаке», то будущее, как бы тот период, который запечатлели потом Сухово — Кобылин и Салтыков — Щедрин, и пьеса это растяжение выдержала, а вот у Эфроса в «Трех сестрах» пьеса во многих местах это растяжение не выдержала.

16 февраля

С 20 по 27 февраля в Праге должен проходить Симпозиум чехословацко — советских деятелей театра.

Тарасов, глава советской делегации, бьется почти в истерике: «Ну, кто будет на симпозиуме защищать „основы“? И почему ЦК отказался принять в этом участие?» (Первоначально в делегацию от ЦК была включена Михайлова.) Трясется, что вот он один брошен на произвол судьбы. Уже третью ночь не спит, кто же их будет «учить», так как, по его мнению, они делают что-то «непостижимое». Он прочитал в белых листах ТАСС об их намерении отделить партию от государства. Между прочим, сказал, что в ЦК намерены переиграть и отменить разрешение на гастроли Таганки с «10 днями» в Чехословакию[17].

17 февраля

Только что вернулась с «Виринеи» у вахтанговцев, длинно, довольно скучно, хотя порой «забирает». Но вообще-то наводит на грустные мысли: и этот народ делал революцию, темень и глупость почти беспросветные, вот и плоды таковы.

18 февраля

Сегодня воскресенье. Вечером позвонила Галина Георгиевна, сказала, что они без меня скучают. Потом подошел Борис Владимирович: «Ну как?» — «Да ничего». Спросила, когда Оруэлл написал свой роман. «Кажется, в 1949-м, во всяком случае, при, а не после» (Сталина). Потом я затеяла разговор, почему Л. Андреев с такой злобой и презрением отзывается об интеллигенции (я прочитала его памфлет в 6-м томе его сочинений). Борис Владимирович стал говорить: