Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

Вдоль хорошо укатанной дороги были установлены верстовые столбы. Мы обогнали бесконечный обоз отступавшего 4-го стрелкового полка.

Мы отошли не более восемнадцати верст от Сифонтая, но я не мог идти дальше и остановился на ночь в деревне Пацзяцзы, где нашлась отдельная фанза.

Китайцы принесли одну курицу, за которую просили три рубля; они говорили, что в их деревне и на большом расстоянии вокруг солдаты все «скушали».

К вечеру пришел и расположился тоже в этой деревне 1-й [Восточно-Сибирский] стрелковый Его Величества полк; он отступал.

18 января. Мы выступили в десять часов утра, когда мороз стал менее чувствителен. Руки все-таки зябли очень сильно, я весь продрог, несмотря на две фуфайки, шведскую куртку на меху, полушубок и бурку; не мерзли только ноги, обутые в прекрасные валенки, купленные в Экономическом обществе.

Обозы и войска более не встречались, — мы зашли в район, где наших не было. Здесь хозяйничали одни хунхузы.

Я решился ночевать в одной деревне, не пострадавшей от разгрома, хотя до Мукдена оставалось только десять верст. Дальше идти я не мог. Казаки нашли фанзу очень опрятную у хозяина, говорившего, что он тоже «мало-мало капитан». Он поднес мне в подарок пять яиц, за которые принял с удовольствием один рубль.

19 января. Выстрелы слышались теперь в отдалении. Я предполагал, что это означало переход нашего центра в наступление.

В одиннадцать часов утра я подъехал к Мукденскому вокзалу — я спешил узнать, что делалось на передовых позициях, и услыхал, к крайнему моему удивлению, что в центре войска не передвигались, а генерал Гриппенберг[125], наступавший с правого фланга на Сандепу, потерпел поражение, причем потерял свыше четырнадцати тысяч человек. Какое ужасное разочарование, — я так верил в успех наших войск теперь, когда мы дрались на равнине, когда опыты ляоянских и шахинских боев должны были служить нам полезными уроками, когда было у нас сосредоточено так много войск и артиллерии! На первый взгляд казалось, что в этом поражении был виноват Куропаткин, не поддержавший Гриппенберга. Потом, когда я ознакомился с подробностями боя от участников его, мое мнение переменилось.

От комендантов станции я узнал, что поезд императрицы Александры Федоровны давно ушел в Харбин и его скоро можно ожидать обратно в Мукден.

Я решил дождаться этого поезда и с ним отправиться в Харбин, где в госпиталях было довольно свободно, тогда как здесь все набиты битком.

Я остановился в фанзе племянника погибшего на «Петропавловске» художника Верещагина[126], Козьмы Николаевича Верещагина; его брат служил вольноопределяющимся в нашем полку, и поэтому офицерам полка было любезно предоставлено останавливаться в его фанзе на время поездок в Мукден. Среди двора, в сарае им было разрешено сложить свои лишние вещи, чтобы не слишком обременять обозный вьюк на время экспедиции; тут же находились под охраной караула Верхнеудинского полка винтовки эвакуированных больных и раненых казаков.

Козьма Николаевич работал одновременно со мною в художественной академии Жюлиана в Париже. Сейчас он был в отсутствии. Моими сожителями были его брат Петр Николаевич, хорунжий Турбин и бывший преподаватель восточных языков в Пекине Бородавкин, пробывший там во время осады в 1900 г. и получивший за храбрость Св. Владимира IV степени. Пепино и вестовые поместились в соседней комнате с казаками.

20 января. Я зашел навестить раненого генерала Мищенко, занимавшего отдельный барак. В первой комнате садилась за стол большая компания, генерал лежал в спальной. Он выглядел бодрым, несмотря на серьезное ранение.

Отъезд генерала Гриппенберга подтверждался. Кроме его штаба и некоторых старших начальников, преимущественно с немецкими фамилиями, никто в армии не оправдывал его действий.

21 января. Ясно и морозно. Сведений о поезде императрицы Александры Федоровны на станции не имелось.

Мои сожители Верещагин и Бородавкин читали и писали целые ночи, засыпая только под утро. Я никогда не видал за границей, чтобы молодые рослые здоровые мужчины вели такую жизнь, — все ложатся спать рано и рано встают, так как утром у всякого есть работа. Не спят только одни неврастеники, но неврастения — болезнь, от которой следует лечиться. Санитарный поезд императрицы Александры Федоровны прибыл в ночь с 23 на 24 января.

24 января. Я собрал часть своих вещей и с Пепино перебрался на поезд. Вестовые с лошадьми, мулами и оставшимися вещами должны были ожидать моего возвращения у К. Н. Верещагина.

В вагон моей жены было принято пятнадцать офицеров. Мы отошли в половине шестого. Я обедал с женою у Пешкова; было подано шампанское, чтобы спрыснуть мои полковничьи погоны, так как была получена из Петербурга телеграмма о моем производстве. Жена тоже награждена, она получила медаль «За усердие».