Дневники, 1915–1919

10 сентября, вторник.

Перед тем как писать, я обычно трачу пять минут, пытаясь выловить двух утонувших в чернильнице мух кончиком пера, но начинаю понимать, что это абсолютно невыполнимая задача. Ни Дарвин[892], ни Платон с ней бы тоже не справились. Мухи всплывают и исчезают обратно, а еще их становится больше: сегодня — три. В Эшеме я естественно вспоминаю о Дарвине с Платоном, и не я одна. Сегодня утром я была наказана за свой интеллектуальный снобизм, когда услышала от Джанет, что она читает «Дон Кихота[893]» и «Потерянный рай[894]», а ее сестра — Лукреция[895] по вечерам. Я думала, что никто сейчас в Сассексе не читает «Потерянный рай». Джанет придерживается типичного мнения, что «Дон Кихот» более юмористичен, чем Шекспир. Полагаю, грубость его стиля огорчает Джанет, но с помощью интеллекта она бы это вынесла. Все ее поколение слишком скрупулезно копается в книгах, пытаясь отыскать некий смысл в них, а не читает ради удовольствия, что отчасти похоже на мой, и посему самый плодотворный и лучший, способ. Говорят, Маргарет чувствует себя не очень хорошо. Я склонна к бессердечности, ибо ожидаю в один прекрасный день на собственной шкуре ощутить болезни пожилых людей, включая те, что у Маргарет. Мне кажется, она живет в среде, где замерзшие ноги серьезней бронхита, — романтическая сторона жизни, как еда для Карин или рецензирование книг для меня. А какую атмосферу внимания и заботы создают Лилиан и Джанет! Маргарет господствует, а они, наслаждаясь собственным бескорыстием, щедро сочувствуют и как-то иначе оценивают состояние здоровья М., чем все остальные, но это немного надуманно и вызвано мыслью, что будь я доброй, то написала бы ей длинное нежное и потешное письмо. Меня удерживает только предубеждение против покровительства пожилым людям. Я не хочу ни опекать, ни быть под опекой и чувствую, что письма в подобных обстоятельствах — это акт доброты, который нельзя ни предлагать, ни получать. Социальный работник неизбежно обращается к несоциальному с целью получить то, что он может дать, и слегка принизить дающего, который, вероятно, способен лишь подарить веселье. Скука — законное царство филантропов. Они правят в метрополии[896].

Хотя не я одна в Сассексе читаю Мильтона, все же поделюсь своими впечатлениями от «Потерянного рая», пока они свежи. Впечатления как раз прекрасно описывают то, что осталось у меня в голове. На многих загадках я даже не останавливалась, а просто летела дальше, дабы насладиться текстом целиком. Однако я понимаю и в какой-то степени соглашаюсь с тем, что ощущение полной картины — награда, доступная только людям с высочайшей ученостью. Меня поражает грандиозное отличие этой поэмы от всех остальных. Думаю, оно заключается в возвышенной отстраненности и обезличенности чувств. Я никогда не читала «Диван[897]» Каупера, но, полагаю, это жалкая замена «Потерянному раю». Материя Мильтона состоит из удивительных, прекрасных и виртуозных описаний ангельских тел, сражений, полетов и обителей. Он торгует ужасом, безмерностью, убожеством и величием, но никогда — страстями людских сердец. Разве хоть одна поэма когда-либо проливала так мало света на счастье и страдания ее творца? Мильтон не помог мне лучше понять жизнь. Я вообще с трудом верю, что он жил на самом деле, знавал мужчин и женщин, за исключением брюзгливых личностей, снабдивших его сведениями о браке и обязанностях женщин. Он был знатным противником равноправия, но его пренебрежение к женщинам проистекало из собственных неудач и, по-видимому, сыграло злую шутку в семейной жизни. Но как же стройно, сильно и продуманно он пишет! Какая поэзия! Представляю, насколько нервным, суетным, разгоряченным и несовершенным покажется после него Шекспир. Смею предположить, что поэзия Мильтона — это самая суть, эссенция, разбавлением которой получается почти вся остальная поэзия. Одна только невыразимая тонкость стиля, позволяющая уловить мельчайшие оттенки и нюансы, заставляет вглядываться в стихи еще долго после того, как становится понятна идея. А в глубине души потом комбинации, смыслы, удачные находки и мастерство чувствуются еще сильнее. Более того, хотя у Мильтона и нет ничего подобного кошмару леди Макбет[898] и воплю Гамлета[899] — ни жалости, ни сочувствия, ни интуиции, — его образы величественны; в них подытожено многое из того, что люди думали о нашем месте во Вселенной, о долге перед Богом и религии.

18 сентября, среда.