Дневники, 1915–1919

Так много всего накопилось, что я вряд ли смогу виртуозно подвести итоги встречи с Веббами, как задумывала. В частности, я намеревалась подробнее остановиться на своем наполовину серьезном, наполовину юмористически-циничном мнении, которое закралось в описание Веббов. Я хотела отметить их положительные качества, проистекающие из весьма хорошо сохранившихся и покуда живых интеллектуальных традиций, показать, насколько непредубежденными, совершенно разумными и последовательными они себя проявили. Это, я думаю, заслуживает отдельной строки. Здравый смысл кажется мне их неизменной чертой. Как разумно Веббы не суетятся по поводу прощания или Коллинсона и как разумно подходят к любому вопросу, будь то слуги или политика, предоставляя вам свое мнение без малейшей показухи или чепухи! Горизонт Веббов чист, а перспективы ясны, если только их, как сказал медиум Беатрисы, не окружит облако пыли; у Веббов нет иллюзий — они удивительно ясно видят всю панораму и мужественно смотрят жизни в глаза, как ни крути. Сидни более теплый и человечный из них двоих — можно даже решиться на непристойность и влюбиться в него, что в случае миссис Вебб кажется нереальным. Как стоически и со своей неизменной легкой улыбкой он заметил, что им уже под шестьдесят, а значит, в ближайшие 5 лет можно ожидать инсульта, но если бы удалось договориться с каким-нибудь посланником божьим, то Сидни предпочел бы умереть в один миг со своей женой.

По праву и Лотти заслуживает целой главы, но те события достаточно неприятны, чтобы воскрешать их еще и здесь. В данный момент, исходя из того, что она подслушала, как сказал Л. перед завтраком, я не уверена, есть ли у нас по-прежнему двое слуг или нет, но, по правде говоря, мне это совершенно безразлично, — таково облегчение от их двухнедельного отсутствия. Слуги сравнимы с соринкой в глазу из-за дискомфорта, который они способны причинить, несмотря на свою незначительность. Но давайте сменим тему.

В прошлый вторник я ездила в Чарльстон, где Квентин показывал мне свои ракушки, и поделилась с Нессой всеми печалями, которые она с лихвой компенсировала своими; к чаю на машине приехали Клайв и Мэри с огромным количеством пакетов и свертков, в которых оказалось много шоколада, пирожных и разных других сладостей. Стыдно признаться, но других впечатлений нет, ибо вскоре я уехала, а они пообещали заглянуть с ночевкой и к нам, поэтому все мои идеи остались невысказанными, а вопросы незаданными. Мэри, по обыкновению, была нема как форель — я говорю «форель» из-за ее пятнистого платья, а также потому, что, хотя она и молчит, у нее хладнокровие и реакции рыбы. Я шла домой пешком, толкая вперед свой велосипед с проколотыми шинами.

Издательство «Times» начало заваливать меня книгами, поэтому в какой-то момент пришлось писать рецензию после обеда, и я не нашла ни одной причины, по которой мозг не должен функционировать между тремя и пятью часами дня. Когда телеграфистка примчалась с телеграммой от Клайва, в которой они отложили свой визит из-за некой болезни Мэри, мы вздохнули с облегчением, и я, как говорится, отбросила перо, выпила большую порцию чая и обнаружила, что писать осталось не так уж много. Когда мне нужно просматривать телеграммы по команде, а мистеру Джилу[905] приходится ехать в ливень за очередной книгой в Глайнд, и он возвращается с посылкой лишь к десяти вечера и стучит в окно, чтобы получить свой шиллинг, я чувствую себя зажатой, важной и даже немного взволнованной. Удивительно, но книга Хадсона[906] стоила того. Затем, в субботу, мы отправились в Льюис поездом, купили двуручную пилу, рыбу и конверты, встретили Гертлера на вокзале и вместе вернулись домой.