Дневники, 1915–1919

В воскресенье, то есть 1 декабря, у нас был званый ужин из шести человек. Никаких частных разговоров. Пришлось празднично одеться и быть в настроении. К нам приехали Ник Багеналь, Кэррингтон, миссис Манус и Сэнгер; на мой взгляд, вечеринка удалась. Думаю, мы были достаточно гибки и спонтанны. Чарли отпускал свои шуточки. Ник практически молчал, но я ему даже благодарна за это. Предвижу, что в среднем возрасте он станет очень брюзгливым. Миссис Манус ужин понравился. У Кэррингтон больше достоинств, чем у молодежи. Мы расставили стулья и отодвинули диван. Ни за что на свете не вспомню содержание разговора, кроме категорического презрения Чарли к Герберту Фишеру и Гилберту Мюррею. По его словам, он не любит, когда его просят познакомиться с людьми, поскольку они якобы интересны. «Конечно, — ответила я, — тебе нравятся только неудачники». В понедельник я сначала отправилась к Харрисону с Л., затем прогулялась по Риджентс-парку[1014] и выпила чаю с Барбарой. В декабре после обеда, примерно в 16:30, Риджентс-парк — унылое место. Так много багряных листьев расплющено на дорожках. Смотрители парка вскоре начинают свистеть, и я вспоминаю, как в детстве боялась, что меня там закроют. Затем над огромным открытым пространством сгущается туман. С одной стороны от вас хрюкают и рычат животные зоопарка — сейчас в основном свиньи, я полагаю, выращенные специально во время войны. Все это не способствует улучшению настроения перед встречей с больной, которая, к моему ужасу, делит комнату с другой женщиной — вдовой, чей муж погиб. И она сидела там, делая вид, будто читает книгу и не смотрит в мою сторону, пока мы с Барбарой сплетничали без особого воодушевления. Б. предпочла бы сына: они, по ее словам, более беспокойные, нервные и непослушные с рождения. Полагаю, это естественное желание, хотя и не очень приличное; напористость кажется Барбаре интересной. Ее девочка, у которой, кстати, нос Ника, спала в колыбели; она немного ворочалась и хныкала, но, по словам матери, все идет хорошо. Будущее, казалось, угнетает ее.

7 декабря, суббота.

По какой-то причине, не связанной, как мне кажется, с моими достоинствами, я еженедельно получаю две или даже три книги из «Times» и таким образом живу от одной волны до другой. Это занимает все время, пока «День и ночь» лежит без дела, но мне доставляет особое удовольствие быстро формулировать свое мнение о Генри Джеймсе[1015] и мистере Хергесхаймере[1016] — главным образом потому, что я как бы невзначай вставляю в текст свои древние фразочки. Однако такие рецензии всегда страдают от сроков и пишутся второпях, сколько бы времени у меня ни было. Например, здесь я целую неделю провела (хотя и прерывалась на два дня и один обед с Роджером) над Хаклюйтом[1017], который, как выяснилось при рассмотрении более зрелым взглядом, снова и снова оправдывает дискриминацию молодежи. Я пишу и пишу, а мне звонят и говорят прекратить; рецензия должна быть готова к пятнице; печатаю на машинке, пока не приходит посыльный из «Times»; вношу правки в спальне, а он сидит и ждет у камина.

— Рождественский номер совсем не по вкусу мистеру Ричмонду, — сказал он. — Сильно отличается по стилю.

— Из-за подарочных книг, полагаю? — предположила я.

— О нет, миссис Вулф, это только для рекламодателей.

Но вернемся назад. В четверг я обедала с Роджером и узнала следующую историю. Миссис Маккол[1018] обращается к мистеру Коксу из Лондонской библиотеки:

— У вас есть «По морю прочь» Вирджинии Вулф?

— Вирджиния Вулф? Дайте-ка подумать; это мисс Стивен, дочь сэра Лесли. А миссис Клайв Белл — ее сестра, кажется. Ах, как странно видеть, что стало с этими двумя девушками. Воспитывались же в такой хорошей семье… Но их тогда не крестили…